– А… Насчет вот этого? – показал рукой на браслет на ноге. – Домашний арест. Мера пресечения… Мне Весло… Мне Алексей Сергеевич сказал…

– Да! Конечно! Но сегодня суббота. Раньше понедельника никак. Опять же я должен все это показать Алексею Сергеевичу. Он проверит, мало ли что, может придется переделать. В понедельник! – Богданов зашлепал белыми тапками пятизвездного турецкого отеля к выходу.

Андреев засеменил следом.

– Мне ему позвонить когда? В понедельник во сколько? – спросил заискивающим тоном.

– Он сам наберет. Вы не волнуйтесь.

Следователь сменил обувь на более подходящую к его форме.

– Ну, всего доброго. До свидания.

Андреев пожал протянутую худую холодную руку.

Закрыв за Богдановым дверь, повернулся и пошел на кухню, где только что сделал все для своего освобождения. Покосился на телефон, раздумывая, не сообщить ли о происшедшем защитнику.

«А и черт с тобой, – зло подумал он о Каховском. – Позвоню в понедельник. Когда эту хрень снимут».

Он наклонился и почесал ногу под надоевшим электронным браслетом.

Глава 15

Прошло больше месяца с тех пор, как Отто Шульц в полуобморочном состоянии вывалился из собора святой Ядвиги, впечатленный рассказом неизвестного священника о «концерт-лагере» в Хойберге.

После того случая он не появлялся в храме, несмотря на гнев отца и увещевания матери. Каждый раз, пытаясь выполнить родительский наказ о визите в церковь, Отто заканчивал маршрут в кондитерской фрау Шмук: ел эклеры, общался с Оттилией, но в сторону храма старался даже не смотреть. Спустя время впечатления от подслушанного потеряли яркость, их сменила пестрая смесь красно-белых знамен, ярких факельных шествий, грандиозных строек и отчетливого понимания значимости происходящего вокруг и роли самого Отто в этом. Со временем родители перестали беспокоить увещеваниями, скорее не потому, что смирились с непреклонностью сына, а в связи с событиями вокруг пастора Лихтенберга.

Бернхард Лихтенберг, еще до официального прихода партии Гитлера к власти, вел себя довольно смело и попал в поле зрения нацистов, призывая посетить фильм «На Западном фронте без перемен» по роману Ремарка, а в этом году дошел до того, что написал письмо второму человеку в Рейхе – Герману Герингу, в котором призвал прекратить насилие в концлагерях. После этого письма Гестапо наведалось с обыском домой к пастору и в его кабинет в храме, так что Брунхильда и Рихард посчитали разумным избегать контактов сына с опальным святым отцом.

Сегодня вся семья необыкновенно рано собралась после дневных забот за вечерней трапезой. Отто сидел, насупившись, напротив ерзала на стуле долговязая, веснушчатая сестра Марта, скрестив руки и приготовившись к молитве. Отец, Рихард Шульц, быстро листал журнал, нахмуренными бровями показывая Марте неудовольствие ее торопливостью. Если бы Марта не скрестила руки для молитвы, он бы успел дочитать статью, прежде чем супруга поставит на стол главное блюдо.

Брунхильда резала хлеб. Каждый раз, делая это, она вспоминала, как страшный сон, голодные обмороки десятилетней давности, когда она, не доедая и не досыпая, убиваясь на двух работах, пыталась прокормить двоих детей и мужа, не оправившегося от фронтовой контузии и не могущего найти работу. Курс немецкой марки тогда рос так, что недельный заработок, на который можно было в понедельник купить продуктов на три дня, к пятнице с трудом покрывал один ужин. Сегодня Брунхильда и Рихард были прилично трудоустроены: она в штабе «Гитлерюгенда», он – в архитектурном ведомстве Шпеера. Зарплаты теперь хватало не только на ежедневные вечерние трапезы, но и на карманные расходы. Да и Рихард, будучи настоящим католиком, никогда не встречался с друзьями после работы в пивных, чем существенно сохранял семейный бюджет.

Брунхильда, собирая на стол, обычно молитвой воздавала хвалу господу Богу Иисусу Христу. После того как на обеденном столе помимо хлеба и супа стали появляться колбаса, а то и десерты, она все чаще вставляла в слова молитвы пожелания здоровья вождю нации Адольфу Гитлеру, с каждым разом убеждаясь, что он ниспослан немецкому народу Всевышним. После голодного времени конца двадцатых годов видеть своих детей сытыми и улыбающимися Брунхильда считала наивысшим счастьем.

Хлеб был установлен на стол, вслед за ним заняла свое место тарелка с нарезанной толстыми кусками жирной свиной колбасой, и уж затем гордо украсила съестной натюрморт белоснежная супница с дымящейся густой ароматной массой.

Тончайшего фарфора супница была особой гордостью семьи и в какой-то степени символом начала новой жизни. Произведенная на аллаховской мануфактуре близ Мюнхена, она была вручена Брунхильде за усердие на службе. Мануфактуру в Аллахе открыли только в этом году приближенные Гиммлера. Они знали об увлечении лидера СС арийским мистицизмом, так что создание нового фарфорового завода «от СС» было весьма дальновидным поступком. Германия издавна славилась в мире качеством производимого фарфора, а имея фарфоровую фабрику, эсэсовцы могли производить изделия, отражавшие их собственную концепцию германского искусства.

Эсэсовцы прошерстили всю Германию в поисках художников самой высокой квалификации для работы в Аллахе. Лишь немногие посмели отказаться от приглашения на работу к рейхсфюреру. Так что изделия мануфактуры были изящны, с прекрасно проработанными деталями, превосходно отглазурованы, а качество производства контролировалось специальным отделом штаба рейхсфюрера СС, курировавшим дела искусства и архитектуры.

Брунхильда несколько секунд любовалась этим произведением искусства, которое совсем недавно сменило за семейным столом почерневшую кастрюлю.

Теперь уже вся семья скрестила руки в молитве.

– Благослови, Господи Боже, нас и эти дары, которые по благости Твоей вкушать будем, и даруй, чтобы все люди имели хлеб насущный. Просим Тебя через Христа, Господа нашего. Аминь.

Рихард Шульц, произнеся эти слова, перекрестился одновременно со всеми.

– Сегодня в храме святой Ядвиги опять был обыск, – сообщил он вдруг. – Отца Лихтенберга увезли на допрос.

– Боже, спаси и сохрани его, – Брунхильда, отложив ложку, осенила себя крестным знамением.

– Зря он все-таки насчет концлагеря с письмом этим, – вздохнул Рихард. – Эх, зря. Что он может сделать? Тем более…

Он покосился на детей. Марта беззаботно ела, глядя в тарелку. Отто задумчиво застыл с ложкой на весу.

– Тем более что все это вранье насчет концлагерей. Наш сотрудник из проектного бюро был на днях в Эстервегене, никаких ужасов там не наблюдал. Сам рассказывал.

Отец еще раз бросил взгляд на детей. Марта продолжала уплетать суп. Насупленный взгляд Отто отцу не понравился.

– Как дела в школе сегодня? – поинтересовался он у сына после небольшой паузы.

– Все хорошо! – ответил Отто, нехотя.

Было видно, что сегодня традиционно хороший аппетит его покинул.

– Что-то случилось, Отто? – забеспокоилась мать. – Тебе нездоровится?

– Нет, мама, все хорошо! – Отто не поднимал глаз.

Он уставился на поверхность начинающего остывать