Мама сидела на диване, подвернув под себя ноги, и курила, поставив пепельницу на колени, чтобы не наклоняться к столу. Она читала журнал, а когда папа зазвенел вилками и уронил одну на пол, подняла на него глаза.

– Поставь шампанское в холодильник, оно, наверное, уже нагрелось, – сказала она и вернулась к своему журналу.

Внезапно на площади послышалась музыка, один из грузовиков с выпускниками медленно проезжал мимо, папа поспешил к окну, прижался к нему.

– Черт! – выругался папа, когда грузовик исчез из его поля зрения, и сменил позу. Бенжамин услышал звук остановившегося на их этаже лифта, зашипели, открываясь, двери, зазвенели ключи у входной двери.

– Он идет! – сказал Бенжамин.

– Нет, нет, – сказал папа и выглянул наружу. – Это не его грузовик.

Открылась дверь.

– Привет! – закричал Нильс. Папа поспешил к двери.

– Добро пожаловать! – закричал он, оглядываясь. – Бенжамин, – прошептал он и махнул рукой, подзывая сына, а потом обернулся в глубину квартиры и крикнул: – Пьер!

Тот уже показался в дверях своей комнаты.

– Простите, – сказал Нильс. – Грузовик поехал в город, и я не смог выйти.

– Ничего страшного, – сказал папа. Он взял бутылку шампанского, оторвал фольгу и, сощурившись, начал вращать пробку, отставив бутылку подальше, чтобы она выстрелила в потолок.

– Розовое шампанское! – закричал он.

Все пятеро собрались в гостиной и смотрели, как папа разливает шампанское в три бокала. Папа снял очки, осторожно постучал ими о край бокала. Откашлялся.

– За нашего прекрасного выпускника, – сказал он, поднимая бокал. – Мы очень гордимся тобой!

Мама, папа и Нильс чокнулись и выпили.

– Теплое, – мама поморщилась и повернулась к Бенжамину. – Принесешь лед?

Когда Пьер взял тарелку и положил на нее половинку яйца, папа прошептал:

– Дружок, пусть Нильс возьмет первым, ради Бога!

– Все нормально, – сказал Нильс до того дружелюбно, что это прозвучало неискренне. – Пусть берет!

Через пятнадцать минут Нильс снова собрался уходить. Он встречался с друзьями, чтобы пойти на вечеринку. Он стоял в коридоре, наклонившись к своим ботинкам, а папа вышел к кухонной двери.

– Нильс, – закричал он, помахивая эмменталем. – Смотри, что ты пропускаешь.

– Ой, – сказал Нильс. – Как вкусно!

– Мы можем съесть его вечером, когда ты вернешься. Это ведь наш последний вечер вместе.

– Хорошо, – ответил Нильс.

Дверь захлопнулась, Нильс ушел. Какое-то время папа постоял, глядя на дверь. Затем снял свою студенческую фуражку и положил ее на столик в прихожей. Он пошел в свою комнату. И все снова начали ждать возвращения Нильса. Каждый час был важен, ведь завтра он отправлялся в путь, на волонтерскую службу в Центральную Америку. То, что он уезжал сразу же после выпускного, Бенжамин воспринял как опасную провокацию против мамы и папы, словно Нильс хотел показать им, что не желает оставаться дома ни одного лишнего дня. Но, кажется, мама и папа поверили ему, когда тот сказал, что ему нужно отдохнуть от всех, проветрить мозги и посмотреть мир. Бенжамин прошел по коридору, который вел в спальни разных членов семьи, и осторожно приоткрыл дверь в спальню Нильса. Он уже собрался, три дорожные сумки лежали друг на друге. Стойка для CD-дисков была пуста, как и книжная полка. На стенах виднелись симметричные отметки от клея, на котором держались киноафиши, висевшие там раньше. В комнате было клинически чисто. Нильс сказал, что вернется весной, но Бенжамин понял, что тот, кто так вычищает свою комнату перед отъездом, уезжает навсегда.

Он пошел к себе. Время было послеобеденное, но казалось, что наступил поздний вечер. Мама все так же лежала на диване с журналом. Папа сидел в своей комнате и читал книгу. Бенжамин лег на кровать, закрыл глаза и заснул. Когда он проснулся, на улице было уже темно. Он посмотрел на свое радио с часами: 22:12. В комнате было холодно, потому что окно осталось открытым, и он хотел было встать, но не решился. Он прислушался к звукам в квартире: в гостиной работал телевизор, но никто не разговаривал. Вернулся ли Нильс? Внезапно раздался резкий мамин крик:

– Перестань сейчас же!

Видимо, Пьер опять грыз кубики льда, мама терпеть этого не могла, и Пьер это знал, но прекратить не мог. Бенжамин слышал шаги по паркету – Пьер вышел из гостиной и пошел в свою комнату. Пьер снова вышел оттуда, Бенжамин слышал шаги, и вдруг Пьер оказался в дверях комнаты Бенжамина. Он достал спрятанную в руке сигарету и прошел на маленький балкон в конце комнаты брата. Пьер тайком покуривал уже давно и становился все наглее. Мама иногда нюхала его пальцы, проверяла карманы. Она догадывалась, что он курит, и, чтобы избежать разоблачения, Пьер поливал руки уксусом после каждой выкуренной сигареты, у него всегда была в сумке бутылочка, и, возвращаясь вечером домой, он выливал уксус на руки в лифте. Этот кислый запах стоял на лестничной площадке, им пропахла одежда Пьера. Мама так и не смогла понять, откуда он берется, и однажды, проводя очередную проверку в комнате Пьера, решила, что пахнет просто едой.

Бенжамин смотрел на стоявшего на балконе Пьера – он обращался с сигаретами очень умело. Прикрыв лицо руками, чтобы не погасла на ветру спичка, он раскуривал сигарету, зажатую между губами, одновременно застегивая молнию на куртке, и делал это очень обыденно. Пьер стоял, облокотившись на край балкона, затягивался и выпускал дым носом. Он выглядел гораздо старше, когда замирал, словно вспомнив о каком-то горе, настигшем его, или когда смотрел на высотки и тихо улыбался, еще раз затянувшись. Бенжамин подумал, что Пьер больше не похож на ребенка или на подростка, он задумывается о таких вещах, о которых размышляют только те, кто многое пережил за свою жизнь. Он все больше замыкался, редко болтал с Бенжамином о чем-то. Раньше такого не было. Бенжамин вспомнил, как однажды, когда мама и папа сильно ссорились, громко кричали друг на друга, ситуация накалилась и перешла в драку, по коридору раздались быстрые шаги, хлопнула какая-то дверь, мама пыталась убежать от разъяренного отца. Бенжамин вспомнил дикую ухмылку папы, который рвал на себя дверь, а потом просунул руку в щелку и ударил; он помнил, что затащил Пьера в шкаф и закрыл дверь, снаружи продолжалась драка, раздавались крики и звуки ударов, эти звуки пробуждали в голове Бенжамина самые ужасные картинки, а они сидели на полу, обнявшись, Пьер плакал, а Бенжамин зажимал ему уши и шептал: «Не слушай, не слушай!»

Тогда они были вместе.

И до сих пор бывали моменты, когда между ними проскакивало это утраченное чувство. Ранним утром на кухне, стоя рядышком в пижамах, они насыпали в молоко какао. И когда Пьер проливал молоко на стол, Бенжамин, подражая папе, гневно шептал: «Раззява!» А Пьер, подыгрывая, изображал маму, не желающую конфликтовать: «Пойду-ка прилягу!» Они хихикали. Стоя там в пижамах, снова умолкнув, размешивая какао в молоке, они были вместе.