Шрифт:
Закладка:
– Да, – говорит Бенжамин и смотрит на стол. – И что ты сделал?
– Я не помню. Помню только, что хотел помыться. Я не хотел, чтобы мама и папа увидели, что произошло. У меня все руки и ноги были обожжены. Разве ты не помнишь ожоги, которые не проходили несколько недель?
– Нет.
– Я пошел в туалет, и когда мыл руки, с них сошла кожа. Я стоял и смотрел, как на раковине остаются куски кожи, а снаружи мама кричала так, что звенело в ушах. Казалось, что я на войне.
– Я ничего этого не знал, – говорит Бенжамин. – Я не знал, что ты пытался спасти меня. Я не знал, что ты искал меня.
Пьер пожимает плечами.
– Почему ты никогда мне этого не рассказывал? – спрашивает Бенжамин.
– Я думал, ты знаешь, – говорит Пьер. – А мама с папой сказали, что ты плохо себя чувствуешь и что с тобой не нужно говорить о том, что случилось.
Перед глазами возникают картинки. Он бредет с Молли по лесу, выходит к дому, видит тихое озеро. Он видит маму на каменных ступеньках. Ее приоткрытый рот, пустой взгляд. Спустя мгновение она все понимает. Но теперь он видит и своего младшего брата, представляет себе его в лесу. Он заблудился и отчаялся найти дорогу домой, но тут он слышит мамин крик. И он бежит, маленький мальчик, длинные руки болтаются по сторонам. Семилетний мальчик бежит на звук маминого горя.
Бенжамин и Пьер встают, надевают куртки. Пьер забирает с собой гамбургер Нильса. Когда они отходят от стола, Бенжамин замечает горку недоеденной картошки, Пьер положил кусочки один на другой, составив красивую пирамиду, маленький символ самоотрицания.
Они садятся в машину. Замороженные полуфабрикаты в коробке, которую Нильс взял с собой, разморозились, в машине пахнет пирогами с мясом. Они выезжают на шоссе, которое постепенно переходит в проселочную дорогу, забор из сетки-рабицы закончился, дорога сузилась и ухудшилась, асфальт попадается лишь местами, машина неожиданно подскакивает на кочках, по краю канавы валяются трупы животных с порванными шкурами, их внутренности размазаны по дороге. Встречного движения почти нет, лишь несколько груженных бревнами лесовозов едут им навстречу. Магнитола постепенно теряет контакт со всеми радиостанциями. Они на другой стороне Швеции и все глубже и глубже погружаются в лес; они говорят все меньше и меньше, а к тому моменту, когда наконец сворачивают на грунтовую дорогу, замолкают вовсе. Они снова проваливаются в эту нору.
Выпускной
Папа стоял у окна, выходившего на площадь, и смотрел на улицу. Он взглянул на часы, присел на стул у обеденного стола и уставился на свои колени. Он был одет очень красиво: кожаные полуботинки, брюки от костюма, которые папа всегда оставлял на вешалке до последнего момента, чтобы не помять стрелки – Нильс и мама просто бесились, когда он часами бродил по квартире в одних кальсонах перед каким-нибудь праздником. На нем была его фуражка выпускника, потерявшая форму, заношенная позолоченная тряпка.
– Черт! – пробормотал он, подходя к окну. Чтобы разглядеть, что происходит на улице, ему пришлось плотно прижаться лицом к стеклу, и Бенжамин представил себе, как будет выглядеть папа с той стороны окна, если кто-нибудь на площади посмотрит на него: руки прижаты к окну, распластанные щеки, широко распахнутые глаза, оглядывающие улицу. Словно зверь в зоопарке, только что осознавший, что попал в клетку.
– Просто безумие какое-то! – бормотал папа себе под нос. – Ну как можно опаздывать на собственный выпускной?
Вся семья собралась утром на школьном дворе, чтобы встретить Нильса. Папа отпросил Пьера и Бенжамина с уроков, чтобы они тоже поучаствовали в этом событии. Ведь это очень важно. Пьеру велели держать плакат с фотографией трехлетнего Нильса, сидящего на горшке и улыбающегося в камеру. Фотография напомнила Бенжамину семейный анекдот, который постоянно рассказывала мама: как Бенжамин однажды залез в горшок Нильса, после того как тот закончил свои дела. Мама обнаружила его в ванной с какашкой в руках. Беззвучно смеясь, мама описывала, как Бенжамин грыз какашку, «словно куриную ножку», и каждый раз, когда она об этом рассказывала, Бенжамин выходил из комнаты.
Начался дождь, и семья спряталась под большим зонтом, а потом на крыльцо вышел какой-то взволнованный человек, видимо, директор, с мегафоном в руках, посчитал до десяти и распахнул двери, и оттуда на школьный двор выскочила толпа учеников; они бегали по двору, разыскивая свои семьи. Все, кроме Нильса. Бенжамин сразу же его заметил, он шел, спокойно и уверенно улыбаясь, прямо к фотографии себя на горшке.
– Браво! – закричала мама и подняла вверх сжатый кулак, когда он подошел. Они с папой обняли Нильса. У него были цветы, плюшевые мишки и маленькие бутылочки с сине-голубой ленточкой на горлышке – подарки от дорогих ему людей, доказательства его общительности висели у него на груди. Друзей Нильса Бенжамин иногда видел дома, в их квартире. Когда Нильс возвращался из школы, он приводил с собой одноклассников – иногда четверо или пятеро ребят вваливались в прихожую и толпились в коридоре. Нильс быстро проводил их в свою комнату и закрывал за собой дверь, но Бенжамин все-таки видел их, когда они приходили или уходили; он молча стоял в дверях своей комнаты, когда они проходили мимо, эти человеческие гиганты с прыщавыми лицами, молчаливые, долговязые, с растущими прямо от груди ногами.
В руке у Нильса был коричневый конверт с аттестатом; атомная бомба разочарования беззвучно разорвалась на школьном дворе, когда папа открыл конверт и пробежался глазами по оценкам. Он передал документ маме, еще раз просмотрел его через ее плечо, кивая, словно чего-то подобного он и ожидал, забрал у нее бумагу и положил во внутренний карман пиджака. Но Бенжамин заметил огорчение в глазах родителей. Всю весну поступали сигналы о том, что аттестат может оказаться не таким прекрасным, как мама постоянно рассказывает остальным детям.
Нильс быстро попрощался, потому что он должен был кататься на грузовике выпускников вместе со своими одноклассниками. Он пообещал вернуться домой как можно быстрее. Вокруг зашумели, Нильс увидел своего приятеля, они обнялись, звякнув болтавшимися на груди бутылочками с шампанским, и пошли, положив руки друг другу на плечи, к длинному ряду грузовиков, стоявших с заведенными двигателями. Грузовики были украшены березовыми ветками и висящими по бокам простынями с нанесенными на них надписями. Когда сын исчез в толпе, папа прокричал:
– Мы ждем тебя дома!
А мама закурила сигарету, и они пошли домой, спрятавшись под одним зонтом, по туннелю под железнодорожными путями, к центру города, маленькая семья с высоко поднятым плакатом, словно демонстрация, проходящая по площади.
Прошло уже два часа, и папа бродил туда-сюда мимо окна, пытаясь разглядеть своего блудного сына. Он подошел к приставному столику и проверил еду. Там стояли несколько тарелок с мортаделлой, редисом и солью. Четыре половинки яйца, украшенные икрой. И на отдельной тарелке – финский сыр «Эмменталь». Этот флагман выпускного пира – то, что Нильс любил больше всего. Обычно он отрезал кусок сыра, щедро смазывал его маслом, а затем сворачивал рулетом и не спеша ел перед телевизором по вечерам. Пьер и Бенжамин даже смотреть на это не могли, жирное масло на жирном сыре, они делали вид, что их тошнит, и выходили из гостиной, когда Нильс принимался за еду. А он оставался там в темноте, в синеватом сиянии телевизора, и доедал свой сыр до конца.
