Утром Данилова разбудил телефонный звонок. По пути до кухни, где он вчера вечером оставил мобилу, Данилов помянул недобрым словом матушку человека, звонящего людям в половине восьмого утра в субботу. Увидев на экране «Игорь», Данилов не на шутку испугался. Лучший друг и бывший однокурсник Полянский отличался склонностью к поздним звонкам, а ранний явно был вызван какой-то бедой.

— Не спишь? — спросил друг устало-поникшим голосом.

— Уже не сплю, — ответил Данилов, которого всегда удивлял этот идиотский вопрос. — Что случилось?

— Пока ничего, но может случиться, — загадочно ответил Полянский. — И очень скоро. Ты сегодня занят?

— В принципе нет, разве что после обеда хотел прошвырнуться по букинистам, — сказал Данилов, соблюдая свою легенду.

— Тогда давай встретимся в десять, — предложил друг. — Сможешь?

— В десять утра или вечера? — уточнил Данилов.

— Ну конечно же утра! Мне нужно срочно с кем-то поговорить, а кроме тебя не с кем. Так что извини за ранний звонок. Я бы и в девять встретился, но самый ранний из известных мне баров открывается в десять.

— Давай лучше в кофейне встретимся, — сказал Данилов. — Десять утра — слишком рано для бодрящих напитков.

— Не знаю как тебе, а мне непременно нужно взбодриться! — в голосе Полянского прорезались капризные нотки. — После того, что я пережил…

— Игорь, не заводись! — одернул Данилов. — Можно подумать, что ты первый человек, который собрался разводиться на втором десятилетии семейной жизни.

— Тебе звонила Сашенька? — догадался Полянский. — И что она сказала?

— Мы с ней никогда не были настолько близки, чтобы общаться мимо тебя. Я с тобой дружу, а не с ней.

— Тогда откуда ты узнал про развод?

— Игорь, у тебя всегда было хреново с логикой. Сам посуди — если женатому человеку в выходной день остро приспичило излить душу приятелю, то о чем, кроме развода, тут можно подумать? На бирже ты не играешь, своего бизнеса у тебя нет, на работе тебя ценят… Был бы я венерологом, то мог бы предположить, что ты поймал какую-то любовную «награду». Но я — реаниматолог, так что остается только развод.

— С тобой страшно общаться, — констатировал Полянский. — Такое впечатление, будто ты читаешь мысли.

— Причем — на большом расстоянии, — подчеркнул Данилов. — Где ты и где я?

— Я сейчас кормлю голубей на Страстном бульваре, — Полянский протяжно-горестно вздохнул. — Булочкой от хот-дога…

— Тебя выгнали из дома? — удивился Данилов.

— Я сам ушел, потому что не мог больше там находиться. Вова, ты не представляешь, что мне пришлось пережить! Сашенька рыдала так, что у меня сердце чуть не разорвалось…

— Человек не может издавать звуки, способные вызвать разрыв миокарда и ты, как врач, должен это понимать, — Данилов не любил всей этой «санта-барбары» — разрывающихся сердец, разбитых вдребезги жизней, напрасных клятв, рухнувших надежд и разного прочего. — Давай докармливай птичек, двигай неспешным шагом к Александру Сергеевичуи жди меня.

Полянский был настолько не в себе, что спросил:

— А кто такой Александр Сергеевич?

— Первый редактор «Известий», — съехидничал Данилов. — Ему около здания редакции памятник поставили.

— Ну зачем ты издеваешься? — укорил друг. — У меня в голове сейчас такой раздрай, что я Пушкина от Гомера не отличаю.

— «Скорая» уже выехала, — сказал Данилов, копируя отстраненно-металлический голос «девушек по вызову».[34] — Ждите.

Работа на «скорой» вырабатывает рефлекс ускоренных сборов, который сохраняется на всю жизнь. Зарядив кофеварку, Данилов съел банан, а затем побрился. Кофе он пил одновременно с одеванием. В целом сборы заняли одиннадцать минут, а без бритья можно было бы уложиться в восемь.

— Игорь собрался разводиться и переживает, — объяснил Данилов проснувшейся Елене. — Надо поработать «жилеткой».

— Может оно и к лучшему, — сказала Елена. — Лично мне его Сашенька… Впрочем, ладно. Передавай Игорю привет.

Внешний вид лучшего друга свидетельствовал о том, что переживаемая им трагедия невероятно глубока. Данилов никогда бы не подумал, что эстет и франт Полянский способен появиться на людях в растянутой футболке, спортивных штанах и при разной обуви — кроссовка на левой ноге и мокасин на правой, хорошо, хоть, одинакового черного цвета. Увидев выходящего из подземного перехода Данилова, Полянский бросился к нему с таким энтузиазмом, будто они не виделись со дня вручения дипломов. Вместо обычного рукопожатия Полянский крепко обнял Данилова и продержал в объятьях с полминуты. Сегодня от него пахло не одеколоном, а крепким сивушным духом. «Вискарь, — определил опытный Данилов. — Поллитра, не меньше».

Засели в кофейне через дорогу, где вкусно пахло ванилью, корицей и сдобой. Уютные домашние запахи подействовали на Полянского умиротворяюще — взгляд из трагически-печального стал нейтральным, из голоса улетучился истерический надрыв, а девушке, которая принесла им кофе и круассаны, лучший друг приветливо улыбнулся. Девушка, похожая на Ким Бейсингер в юности, определенно заслуживала внимания. «Не так-то уж все и плохо», подумал Данилов, разглядывая друга.

— Мы разводимся! — сказал Полянский с видом Кутузова, отдающего приказ об отступлении из Москвы. — И с этим уже ничего не поделать!

— Не гони лошадей, — посоветовал Данилов. — До вторника еще три дня. За это время многое может измениться.

— Почему до вторника? — опешил Полянский.

— Сегодня у тебя в загсе заявления не примут, потому что ты сильно навеселе и вообще, насколько я знаю, по субботам только женят. Завтра и послезавтра загсы не работают. Так что запустить процедуру развода будет можно не раньше вторника. У вас куча времени для того, чтобы передумать. Или не у вас, а у тебя? Или у нее?

Супруги Полянские были убежденными чайлдфри и, насколько представлял Данилов, болезненный дележ имущества им не светил. У каждого была своя квартира, своя машина, а у Сашеньки даже дача, где-то на задворках Тверской области. Поэтому им можно было разводиться в загсе, а не в суде.

— У меня, — ответил Полянский. — Впрочем, и у нее тоже. Но я не передумаю. Если уж не сложилось, то лучше расстаться, а не мучить друг друга.

— Мне всегда казалось, что вы идеально совпадаете, — сказал Данилов и надкусил круассан.

— Мне тоже так казалось, — вздохнул Полянский. — Но темпора мутантур…[35] Сначала восторг превратился в привычку, затем привычка превратилась в рутину, а с некоторых пор Сашенька стала меня раздражать. Такое впечатление, будто запотевшие очки протер. Смотришь на человека — и не узнаешь его… Сашенька когда-то была такой, что — просто ах! — Полянский развел руки в стороны так широко, будто собирался обнять весь мир. — А теперь от этого «ах» ничего не осталось… — последовал пренебрежительный взмах рукой. — Рядом со мной живет совершенно чужая мне женщина, которая может только требовать, не давая ничего взамен…