— Нет, — поморщилась Елена. — Няшка в последнее время притих. Ему сейчас не до чужих проблем, своих по гланды хватает. Меня… хм… не радует общая ситуация, точнее — нынешняя тенденция омолаживания руководящих кадров. На фоне прочих директоров регионов я смотрюсь как музейный экспонат, если выражаться Машкиными словами. Повышать меня некуда — главный на своем месте прочно сидит и на пенсию не собирается, так что предложат мне какую-нибудь должность помельче, чтобы я спокойно отошла в сторону, уступая дорогу молодым. Заведующий оперативным отделом Горюнов недавно сказал, что я всегда могу на него рассчитывать.

— Вернее не на него, а на должность старшего врача оперотдела, — уточнил Данилов. — Неужели пойдешь?

— Да ты что?! — изумилась Елена. — Никогда в жизни! Если уж «понижаться», то с умом, так, чтобы понижение статуса компенсировалось спокойствием…

Старший дежурный врач оперативного отдела руководит оперативной деятельностью всей станции. Он принимает решения по всем важным вопросам, взаимодействует с другими службами и несет ответственность за все, что происходит в его дежурство. В случае какого-либо чрезвычайного происшествия главный врач станции старается «подставить под розги» старшего врача оперотдела. Я, мол, как верховный главнокомандующий, за всем повсюду уследить не могу, а ты — должен.

— В статотдел хорошо бы, — поддел Данилов.

— Ну, это уже другая крайность, — ответила Елена. — Там от скуки сдохнуть можно. Мне больше глянутся отделы контроля или эвакуации. Кстати говоря, заведующая эвакотделом Фомичева в будущем году уходит на пенсию. Буквально дни считает. У нее две маленькие внучки-близняшки, она их безумно любит и намерена посвятить остаток жизни им.

— «Остаток жизни» — ужасное словосочетание, — заметил Данилов. — Старайся его не употреблять, хотя бы при мне. Лучше сказать «дальнейшую жизнь»…

— Или «остаток дальнейшей жизни», — пошутила Елена. — Ты, кажется, забыл, что сейчас я должна придираться к словам. Давай, излагай трагическую историю отца твоего однокурсника Саши Смирнова…

История получилась хорошей — краткой, но убедительной. Однако объехать судью на кривой козе Данилову не удалось. Выслушав его, Лариса Вениаминовнапонимающе улыбнулась и сказала:

— Да говорите уж прямо, без намеков. Зачем юлить? Вы считаете, что следствие велось необъективно и суд тоже идет по этой колее, верно?

Данилов молча пожал плечами, поскольку ничего другого ему не оставалось делать. «Да» могло прозвучать чересчур резко, а «нет» — глупо.

— А вы поставьте себя на мое место, — предложила Лариса Вениаминовна. — Или на место следователя Бибер, которая вела дело. Налицо дефект оказания медицинской помощи — наличие воздуха в мозговых сосудах умершего пациента. Дела подобного рода «спускать на тормозах» нельзя, виновный обязательно должен быть установлен и наказан. Это вам не случай добросовестного заблуждения по поводу выбора тактики лечения, это преступление, предусмотренное соответствующей статьей Уголовного кодекса. Следователи и судьи идут на поводу у обстоятельств, то есть — руководствуются фактами. В этом деле обстоятельства указывают на то, что, скорее всего, виноват анестезиолог. Определенные сомнения у меня были, но они, скорее, относятся к области психологии — обвиняемый ведет себя не так, как обычно ведут себя люди, оказавшиеся в его положении. Он категорически отрицает свою вину, но, в то же время, не может объяснить, что именно сделали неправильно хирурги…

— Анестезиолог во время операции следит за состоянием пациента и аппаратами и вообще он находится в стороне от операционной раны и не видит, что именно делают хирурги, — пояснил Данилов. — За ходом операции следят сами хирурги и операционная медсестра.

— Я в курсе, — ответила собеседница. — У меня, к вашему сведению, это дело далеко не первое из медицинских. Но если бы анестезиолог дал бы следствию хоть какую-то зацепку, то… Ну, вы понимаете. А пока что все складывается против него.

— Но акт…

— То, что акт о неисправности аппарата составили через десять дней после операции ни о чем не говорит! — сказала Лариса Вениаминовна, звонко чеканя каждое слово, что было явным признаком раздражения. — Акт должен подписать заместитель главного врача по технике, без его подписи этот документ недействителен, а у него большое хозяйство, не сразу до всего руки доходят — больница же на тысячу коек, плюс роддом и поликлиника. Наша контора гораздо меньше, и то нового стула приходится ждать неделями, потому что завхоз никак не удосужится сломанный списать… — Лариса Вениаминовнауказала взглядом на угол кабинета, где к стене был прислонен стул с двумя сломанными ножками. — Почему я назначила повторную экспертизу, да к тому же и комиссионную? Чтобы разобраться до конца. Когда все ясно, в повторных экспертизах необходимости не бывает. И что я получаю в итоге? Двое из экспертов, один из которых является председателем комиссии, считают, что в случившемся виноват анестезиолог, а вы устраняетесь от ответа на главный вопрос, поскольку не можете назвать виновного на основании рассмотренных материалов. При таком раскладе гражданин Сапрошин будет признан виновным со всеми вытекающими отсюда последствиями. И боюсь, что условное осуждение ему не светит.

— Вы заранее вынесли приговор? — с оттенком неприязни спросил Данилов.

— Согласно статье семьдесят третьей Уголовного кодекса, условное осуждение назначается в тех случаях, когда суд приходит к выводу о возможности исправления осужденного без реального отбывания наказания, — отчеканила Лариса Вениаминовна. — Для этого в первую очередь необходимо признание вины. Готовность смягчить последствия содеянного тоже имеет значение. Мертвого не воскресить, но можно попросить прощения у родителей пациента, оказать им какую-то материальную помощь. Но прежде всего, человек должен сказать: «да, я виноват, и я раскаиваюсь в содеянном». Это непременное условие. А Сапрошин только и твердит, что он ни в чем не виноват, что его подставляют, что следователь была необъективна… А в последнем слове он и меня обвинит в необъективности, с него станется. Но если бы мне было все равно, то я бы вела себя иначе, вы согласны?

— Согласен. А мне можно будет выступить на суде?

— Зачем? — Лариса Вениаминовна удивленно посмотрела на него. — Свое мнение вы изложили в письменной форме, а непосредственного отношения к делу вы не имеете. Что вы сможете сообщить полезного в своем выступлении? Если у вас остались какие-то соображения, то выкладывайте их прямо сейчас.

— Мне не дает покоя этот чертов аппарат, — сказал Данилов. — Я считаю, что с ним нужно разобраться — узнать не использовался ли он после двадцать девятого марта, опросить других сотрудников больницы, а также мастеров, которые его ремонтировали…

— Я не вижу в этом необходимости! — категоричным тоном отрезала Лариса Вениаминовна. — Это будет напрасной тратой времени, моего и чужого. Допустим, я узнаю, что аппарат использовался после двадцать девятого марта? Разве это свидетельствует о том, что во время рассматриваемой судом операции аппарат был исправен? Его же могли продолжать эксплуатировать в не полностью исправном состоянии. Могли или не могли?