– Я думала, это из-за отвара, что ты готовила. Будто он работает как кофе.

– О, нет. Это отвар, который помогает восстановиться. Обычно его пьют во время болезни или простого недомогания. Я даже не до конца уверена, что этот отвар вообще способен влиять на твой организм.

– А сколько будет длиться это «восстановление»? – Отрываюсь от разглядывания тарелки; Агата тихо вздыхает, качая головой.

– Я тебе уже говорила, что мне никогда не приходилось иметь дело с бывшими утопленниками. Не знаю, каким образом и как долго будет проходить твоё восстановление. Если теоретически, то… полностью ты восстановишься через месяцев шесть или восемь, может, и через все два года. Твой организм внезапно разбудили посреди глубокой спячки. Надобно делать это медленно и постепенно, но времени у нас не так много, чтобы следовать правилам, – хмыкает Агата, отправляя в рот ещё одну ложку супа.

Становится дурно. Никогда бы не подумала, что такие слова будут адресованы в мою сторону. Они звучат жутко и вызывают какое-то странное ощущение. Отторжение? Хочется верить, что это просто кошмар, который вот-вот сменится настоящей реальностью.

Когда с похлёбкой покончено, а чай выпит, мы складываем посуду на поднос. После скромного ужина клонит в сон. Веки тяжелеют, а в мышцах чувствуется усталость. Чуть сползаю по постели, откидываясь назад.

Перед глазами – низкий потолок. Если долго на него смотреть, то начинает казаться, будто он вот-вот упадет на тебя. Прикрываю веки. Интересно, а Элиот здесь пригибается?

Где-то на периферии сознания слышится, как скрипит матрас. Приоткрываю один глаз. Агата поднимается со своего места, подхватывая поднос.

– Тебе нужно поспать, – улыбается она, направляясь к двери. – Я приду через два часа. Если проснёшься раньше, то лучше не плутай тут. Не хочу, чтобы ты потерялась.

Киваю, садясь в постели, стягиваю с себя камзол и сапоги. Касаюсь головой того места, где под покрывалом, по моим расчётам, находится тонкая подушка. Думать ни о возвращении домой, ни о словах Агаты не получается.

Вновь прикрываю глаза и тут же засыпаю.

* * *

Кто-то, быть может, скажет, что я глупая и упрямая девчонка. Я не понимаю, почему люди обожают списывать всё на возраст. Не удивлюсь, если многие назовут меня не только глупой, но и просто-напросто капризной. Да, характер у меня не лучший, но не настолько отвратительный. Сложно слушать глупые предостережения жителей, которые при виде меня чуть ли не рыдают. Это их раздражающее: «Мне так жаль!» Я сама решила, что поступаю правильно. Вот только сейчас решимость почему-то сходит на нет.

Не ложусь спать со вчерашнего вечера. Желудок скручивает узлом до неприятных спазмов. Кусок не лезет в горло. Стоит взглянуть на то, что принесла Мария, как подступает рвотный позыв – если возьму хоть кусочек, то вывернет наизнанку.

Упираюсь спиной в изголовье кровати, подгибая колени к животу и сжимая их ладонями. Где-то внутри я знала, что так всё и закончится. Что она обязательно придумает, как от меня избавиться; что и его в это втянет – она сделала его моим палачом, хотя знает, что он единственный, кому я доверяю. В её стиле: подло и мерзко.

На мне ночная сорочка, светлые волосы заплетены в неряшливую косу. Есть ещё двадцать минут. Возможно, следует надеть своё лучшее платье и выйти в свет с гордо поднятой головой, но я не могу. Слёзы обжигают глаза, душат в своих тисках горло. Жалобно всхлипываю, утыкаясь лбом в колени, и начинаю плакать. Не как колдунья, которая бросила ей вызов; я плачу как обычная восемнадцатилетняя девочка перед казнью. Во мне бушует гнев: на него, на неё, на себя и на весь этот несправедливый мир. Хочется закричать, завыть, опрокинуть кровать, тумбочку, шкаф, но с губ срывается лишь жалобное мычание, которое тонет в белой ткани сорочки. От бессилия, от собственной слабости. Вести себя смело, как героини тех книг, что я читала в Бэтллере, я не умела.

Вся жизнь до этого дня кажется сказочным сном. Раньше моя единственная проблема состояла в невыученных уроках или в недостаточно хорошей для прогулок погоде. Я была так… глупа и наивна, непослушна. Меня не волновало ничего, кроме собственного благополучия. Не интересовали учёба, политика, люди вокруг. Я злилась, когда не могла подобрать украшений к своему платью; когда мои перины оказывались недостаточно мягки. Только сейчас понимаю, насколько я была эгоистична. И именно это поведение лишило меня всего.

Обхватывая края подушки, рывком вытаскиваю её из-под спины и запускаю в стену. Мне больно. Будь я внимательнее, то училась бы лучше и, возможно, смогла бы ей противостоять. Сейчас уже ничего не исправить. И всё, что нам остаётся, так это ждать. В моём случае – ждать собственной казни.

Прижимаю ладони к груди, из горла рвётся крик. Не знаю, слышит ли его кто-нибудь, но стараюсь вложить в этот вопль всю ту боль, всё то негодование, что накопились во мне. Подскакиваю, срывая с постели покрывало, одеяло, простыни. На пол летят вчерашний ужин, одежда из шкафов. Крик сотрясает меня изнутри. Я бью кулаками по стенам, сдирая кожу в кровь.

Ненавижу. Ненавижу. Ненавижу.

Ненавижу Рураль с её идиотскими планами. Ненавижу прошлую себя за глупость и недальновидность. Ненавижу Александра.

О, Александр. Он столько мне дал: знания, любовь к чтению. Так долго вбивал в голову эти дурацкие нормы этикета, учил управлять собственной силой, а я противилась каждому его слову – и в итоге он просто отвернулся от меня. Именно его предательство причиняет мне наибольшую боль. Я верила ему, как никому другому. Не боялась быть искренней, рассказывала ему свои мысли и переживания. Для меня он был чем-то вроде… идеала. Я смотрела на него как на божество. Красивый, сильный, умный. С извечной привычкой облизывать губы и хитро заглядывать в глаза. Тяжело признаться, но… возможно, я даже влюблена в него. Была. Как же часто во снах я видела его чёрные как сама ночь волосы; тёмные глаза, сверкающие золотом, когда он использовал магию. Расплавленное золото, тягучий мёд… Он зачаровывал своим взглядом любого, кто смотрел на него.

Левую лопатку колет, из-за чего я ойкаю, замирая посреди бардака, – Александр наверняка чувствует мой гнев. Пускай.

Дверь противно скрипит, и я резко оборачиваюсь – словно запуганная олениха, застигнутая врасплох злым серым волком. На пороге стоит Мария. В её каштановых волосах я вижу крупные хлопья снега. Щёки и нос красные от холода. Неосознанно, но я шагаю назад, когда она входит в комнату. Не от страха. Просто хочу оттянуть