Конечно, при этом он уже не мог, подобно Марку, дать этим изречениям тот повод, что Зеведеев просил другого места; так как скорее нужно было внушить необходимость подчинения, то повод, что ученики спорили о старшинстве вообще, был более общим и более подходящим.

Не повредит и не усилит путаницу, с которой нам приходится бороться, ибо только евангелисты втягивают нас в путаницу такого рода, если мы сразу же уберем из рассказа о Тайной вечере следующий неуместный элемент. Внезапно, без всякого повода, Иисус говорит ученикам, спрашивая их, не было ли у них недостатка в чем-либо, когда Он отпустил их без сумок, мешков и обуви: «Тогда Он сказал им: но теперь, кто имеет мешок, тот возьми его, также и суму; а у кого нет, продай одежду свою и купи меч». Но зачем это новое, бросающееся в глаза снаряжение людям, которые и раньше обходились в мире без мешка, сумки и обуви? Потому что на нем должно исполниться пророчество: «он причислен к преступникам»? Теперь, когда они вкусили новый завет в крови Мессии, им ли с мечом на него нападать? Понимая дело так, как оно должно быть понято на самом деле, если слова что-то значат, они говорят: Господи, встань! Вот два меча! А он отвечает: довольно! Но теперь мы снова должны удивляться тому, что Иисус после столь помпезного вступления — «продайте одежду и купите мечи!» — вдруг находит два меча достаточными.

Все рушится. Лука использовал указание Иисуса об экипировке вестников веры, которое он преувеличил только в отношении обуви, для того, чтобы в противовес ему сказать о другой экипировке, потому что он хотел представить следующее, что при аресте Иисуса один из учеников отрубил ухо слуге первосвященника, и мотивировать вопрос учеников, которые в связи с этим напомнили Господу о Его прежней заповеди: «Господи, поразить ли нам мечом?» Одним словом, он совершает неловкость, возвращая в план то, что должно было произойти только в возможной спешке, и даже доводит эту неловкость до того, что позволяет Иисусу сказать храбрым героям — как и прежде: «довольно! — пусть будет так». По крайней мере, одно то, что сделал храбрец, не вызвало осуждения. Все криво и неправильно!

4. Слово Иисуса о предателе.

Мы постепенно подбираемся к сути сообщения, но нам еще предстоит освободить его от весьма несладких приукрашиваний.

Мы уже видели, какой злобный взгляд бросает Иисус на предателя после омовения ног. Не из всех, говорит Он ученикам, Я знаю, кого избрал, но — из-за своего нетерпения и из-за множества других интересов, проносящихся в голове, четвертый забывает написать вторую часть, — чтобы исполнилось Писание: кто ест со Мною хлеб, тот попирает Меня ногами.

Иисус продолжает в ст. 19: «Я говорю вам прежде, нежели это случится, дабы вы, когда это случится, поверили, что это Я». Значит, Господь должен всегда думать о себе, всегда быть настойчивым, всегда заботиться о своей персоне и власти! Было бы лучше и гуманнее, если бы он хоть раз подумал о других, учел чувства учеников и сказал, например, так: чтобы вы не были слишком потрясены чудовищностью, когда она случится. Но религия! Религия! Четвертый правильно рассуждал о религии.

С самого начала Иисус говорит с ними о лукавом человеке, и уже назвал его дьяволом среди двенадцати.

Итак, что означает это высказывание, сделанное сразу после этого взгляда в сторону: «Истинно, истинно говорю вам», — высказывание, которое как бы само по себе является идеальным принтом того замечания о предателе, изречения: «Кто принимает того, кого Я посылаю, тот принимает Меня, а кто принимает Меня, тот принимает Пославшего Меня»? Четвертый хотел дать нам еще один пример той двусмысленности и той механической экстернальности, на которую способна ассоциация идей. В этом синоптическом изречении отношение к Иисусу рассматривается только как таковое, опосредованное отношением к другим — посланникам веры или малым. Бездумное сочетание, которое теперь, даже если бы речь шла только о непосредственном отношении к Иисусу, не доводит до этого изречения даже четвертого. Его сочетания еще более механистичны. Возможно, что синоптическое пророчество о Крестителе и изречение о том, что для него было бы лучше, если бы он никогда не родился, возможно, с помощью пророчества о том, через кого приходит беда, Лк. 17:1, привели его к изречению о человеке, которому было бы лучше, если бы его бросили в море с жерновом на шее, и, таким образом, к изречению о принятии такого человека, в котором принят Сам Иисус. Однако более вероятно, что он воспринял заметку Луки о споре учеников о чине на Вечере Господней как возможность самому взять оригинальный отрывок Лк. 9, 48 и Мк. 9, 37 и переработать изречение о приеме малого так, как это уже было санкционировано для него Лк. 10, 16 и Мф. 10, 40.

Фактически Четвертый заставил Господа сказать все, что нужно, о предателе, а также нечто неприличное и другое, чему здесь совсем не место: фактически он также делает перерыв и точку отдыха, когда говорит, что Иисус был потрясен после этого открытия, но нет! Тут же он приводит Господа в движение, чтобы заставить его сказать заново то же самое, что он только что сказал, даже чтобы он сказал это как нечто новое и неожиданное.

Конечно, после того как он сказал о предателе в своей метаморфозе Вечери Господней, т. е. по случаю омовения ног, он должен теперь обратиться к Марку, если он также хочет представить дело таким образом, чтобы предатель был обозначен так, как это дает основание то обстоятельство, что один сидел за столом. Истинно говорю вам, говорит Иисус в Марке С. 14, 18, один из вас предаст Меня. То же самое Иисус говорит и в четвертом Евангелии, в котором будет представлена сцена за столом.

Конечно, — теперь мы должны заметить, — отсюда вытекает и другая путаница: вдруг пир начинается с самого начала, тогда как раньше мы должны были думать, что он закончился, когда Иисус встал, чтобы умыть ноги ученикам. Конечно, Четвертый так беспечно вклинивается в синоптическую колею, что даже ни слова не говорит о том, что после омовения ног компания снова спокойно села за стол. Он позволяет Марку проследить за тем, чтобы они ели за столом во время следующей сцены.

Чтобы отблагодарить