IV. КРИТИКА СУЖДЕНИЙ, 1790 ГОД

Сам Кант, видимо, не был удовлетворен своими аргументами, поскольку в «Критике уртейльского ремесла» он вернулся к проблеме соотношения механизма и свободы воли и дошел до конфликта между механизмом и дизайном; к этому он добавил сложные диссертации о красоте, возвышенности, гении и искусстве. Это не очень аппетитное варево.

Urteilskraft — сила суждения — «в целом является способностью мыслить конкретное как содержащееся во всеобщем»; это акт подведения объекта, идеи или события под класс, или принцип, или закон. Первая «Критика» пыталась подвести все идеи под априорные универсальные категории; вторая — подвести все этические понятия под универсальное априорное моральное чувство; третья — найти априорные принципы для наших эстетических суждений о порядке, красоте или возвышенности в природе или искусстве.53 «Смею надеяться, что трудность разгадки проблемы, столь сложной по своей природе, может послужить оправданием некоторой доли едва ли устранимой неясности в ее решении».54

«Догматическая» философия пыталась найти объективный элемент в красоте; Кант считает, что здесь, в особенности, преобладает субъективный элемент. Ничто не является прекрасным или возвышенным, если его не делает таковым чувство. Мы приписываем красоту любому объекту, созерцание которого доставляет нам незаинтересованное удовольствие — т. е. удовольствие, свободное от всякого личного желания; так, мы получаем эстетическое, но не иное удовлетворение от заката, Рафаэля, собора, цветка, концерта или песни. Но почему определенные объекты или переживания доставляют нам такое бескорыстное удовольствие? Возможно, потому, что мы видим в них соединение частей, успешно функционирующих в гармоничное целое. В случае с возвышенным нас радует величие или мощь, которые нам не угрожают; так, мы чувствуем возвышенность неба или моря, но не тогда, когда их буйство угрожает нам.

Наша оценка красоты или возвышенности возрастает, если мы принимаем телеологию — то есть признаем в организмах врожденную адаптацию частей к потребностям целого и чувствуем в природе божественную мудрость, стоящую за координацией и гармонией, величием и мощью. Наука же стремится к прямо противоположному — показать, что вся объективная природа действует по механическим законам, не подчиняясь никакому внешнему замыслу. Как мы можем примирить эти два подхода к природе? Приняв и механизм, и телеологию в той мере, в какой они помогают нам как «эвристические» принципы — как предположения, облегчающие понимание или исследование. Механический принцип больше всего помогает нам при исследовании неорганических веществ, а телеологический — при изучении организмов. В них есть силы роста и размножения, которые не поддаются механическому объяснению; есть видимое приспособление частей к целям органа или организма, как, например, когтей для хватания и глаз для зрения. Было бы разумно признать, что ни механизм, ни дизайн не могут быть показаны как универсально верные. В каком-то смысле наука сама по себе телеологична, поскольку предполагает наличие в природе разумного порядка, закономерности и единства, как если бы божественный разум организовал и поддерживал ее.55

Кант признавал множество трудностей в рассмотрении человека и мира как продуктов божественного замысла.

Первое, что должно быть четко организовано в системе, упорядоченной с целью создания конечного целого природных существ на земле, — это среда их обитания, почва или элемент, на котором или в котором они должны процветать. Но более глубокое познание природы этого основного условия всего органического производства не обнаруживает никаких следов причин, кроме тех, которые действуют совершенно незамысловато и, по сути, скорее направлены на разрушение, чем на содействие генезису форм, порядка и целей. Суша и море не только хранят следы могучих первобытных катастроф, постигших их и весь выводок живых форм, но и вся их структура — слои суши и береговые линии моря — имеет все признаки результата действия диких и всепоглощающих сил природы, работающей в состоянии хаоса.56

И опять же, если мы отказываемся от идеи замысла в природе, мы лишаем жизнь всякого морального смысла; жизнь становится глупой чередой болезненных рождений и мучительных смертей, в которой для человека, нации и расы нет ничего определенного, кроме поражения. Мы должны верить в некий божественный замысел, хотя бы для того, чтобы сохранить рассудок. А поскольку телеология доказывает лишь борьбу искусников, а не божественную и всемогущую благосклонность, мы должны опираться в своей вере в жизнь на нравственное чувство, которое не имеет никаких оснований, кроме веры в справедливого Бога. С таким вероучением мы можем верить — хотя и не можем доказать, — что справедливый человек является конечной целью творения, самым благородным продуктом великого и таинственного замысла.57

V. РЕЛИГИЯ И РАЗУМ, 1793 ГОД

Кант никогда не довольствовался своей нерешительной как бы теологией. В 1791 году в небольшой книге «О неудаче всех философских попыток теодицеи» он повторил, что «наш разум совершенно не способен дать представление об отношении между миром… и высшей Мудростью». Он добавил предостережение, возможно, для себя: «Философ не должен играть роль специального адвоката в этом вопросе; он не должен защищать дело, справедливость которого он не в состоянии понять и которое он не может доказать с помощью свойственных философии способов мышления».58

Он снова вернулся к этой проблеме в серии эссе, которые привели его к открытому неповиновению прусскому правительству. Первое из них, «О радикальном зле», было напечатано в «Берлинер монатсшрифт» за апрель 1792 года. Цензор разрешил его публикацию на том основании, что «только глубокомысленные ученые читают сочинения Канта».59 Но он отказался разрешить второе сочинение, «О состязании между добрым и злым началами за управление человеком». Кант прибег к хитрости. Немецкие университеты обладали привилегией давать разрешение на публикацию книг и статей; Кант представил второе, третье и четвертое сочинения на философский факультет Йенского университета (в то время контролируемого Гете и герцогом Карлом Августом Саксен-Веймарским и имевшего в своем штате Шиллера); факультет дал свой импримат, и с этим все четыре сочинения были напечатаны в Кенигсберге в 1793 году под названием Die Religion innerhalb der Grenzen der blossen Vernunft (Религия в границах одного лишь разума).

В первых же строках заявлена всепроникающая тема: «Поскольку мораль основана на представлении о человеке как о свободном агенте, который, только