Любя определения, различия и классификации, используя длинные слова для сокращения речи, Кант разделил все знания на эмпирические (зависящие от опыта) и трансцендентальные (независимые от опыта и, следовательно, выходящие за его пределы). Он соглашался с тем, что всякое знание начинается с опыта, в том смысле, что некое ощущение должно предшествовать и вызывать операции мысли; но он считал, что в момент начала опыта он формируется структурой разума через присущие ему формы «интуиции» (восприятия) или концепции. Присущие формы «интуиции» — это универсальные формы, которые опыт принимает в нашем внешнем ощущении как пространство, а в нашем внутреннем чувстве — как время.

Точно так же существуют врожденные формы представления или мысли, которые не зависят от опыта и формируют его; Кант назвал их категориями и с пристрастной и подозрительной симметрией разделил на четыре тройки: три категории количества — единство, множественность и тотальность; три категории качества — реальность, отрицание и ограничение; три двойные категории отношения — субстанция и качество, причина и следствие, активность и пассивность; и три двойные категории модальности — возможность и невозможность, существование и несуществование, необходимость и случайность. Любое восприятие попадает в одну или несколько из этих основных форм или форм мышления. Восприятие — это ощущение, интерпретированное с помощью присущих ему форм пространства и времени; знание — это восприятие, преобразованное с помощью этих категорий в суждение или идею. Опыт — это не пассивное принятие объективных впечатлений наших органов чувств; это продукт активной работы разума над сырым материалом ощущений.

Кант попытался противостоять скептическому отношению Юма к причинно-следственным связям, сделав причинно-следственную связь не объективной реальностью, а внутренней формой мышления; как таковая она независима от опыта и не подвержена неопределенности эмпирических представлений. Тем не менее, оно является необходимой частью всего опыта, поскольку без него мы не можем понять опыт. Следовательно, «понятие причины включает в себя характер необходимости, которую не может дать никакой опыт».22 Кант полагал, что этим léger-de-plume он спас науку от того унизительного ограничения вероятностью, на которое ее обрек Юм. Действительно, утверждал он, именно человеческий разум, а не природа, устанавливает универсальные «законы природы», наделяя некоторые из наших обобщений, например математические, качествами универсальности и необходимости, не воспринимаемыми объективно. «Мы сами вносим порядок и закономерность во внешний вид, который мы называем «природой». Мы никогда не смогли бы найти их в явлениях, если бы сами, в силу природы нашего разума, не установили их там изначально».23 Законы природы» — это не объективные сущности, а ментальные конструкции, полезные для обработки опыта.

Все знания принимают форму идей. В этом смысле идеалист прав: мир для нас — это всего лишь наши идеи. Поскольку мы познаем материю только как идеи и через идеи, материализм логически невозможен, поскольку он пытается свести непосредственно известное (идеи) к неизвестному или опосредованно известному. Но идеалист ошибается, если считает, что ничего не существует, кроме наших идей; ведь мы знаем, что идеи могут быть порождены ощущениями, и мы не можем объяснить все ощущения, не предполагая для многих из них внешней причины. Поскольку наше знание ограничено феноменами или явлениями — то есть формой, которую принимает внешняя причина после того, как ее сформировали наши способы восприятия и представления, — мы никогда не сможем узнать объективную природу этой внешней причины;24 Она должна оставаться для нас таинственным Ding-an-sich, вещью-в-себе, «нуменоном», созданным, но никогда не воспринимаемым. Внешний мир существует, но в своей конечной реальности он непознаваем.25

Душа тоже реальна, но непознаваема. Мы никогда не воспринимаем ее как сущность, дополнительную к воспринимаемым нами психическим состояниям; она также является нуменоном, обязательно представляемым как реальность, стоящая за индивидуальным «я», моральным чувством, формами и процессами разума. Самоощущение смешивается с каждым психическим состоянием и обеспечивает непрерывность и личностную идентичность. Сознание себя («апперцепция») — самый сокровенный из всех наших переживаний; и никакими усилиями воображения мы не можем представить его материальным.26 Кажется невозможным, чтобы нематериальная душа воздействовала на материальное тело — и была им воздействуема; но мы можем поверить, что непознаваемая реальность, стоящая за материей, «в конце концов, может не так уж отличаться по характеру» от той внутренней вещи-в-себе, которая есть душа27.27

Мы не можем доказать с помощью чистого или теоретического разума (как это пытался сделать Вольф), что индивидуальная душа бессмертна, или что воля свободна, или что Бог существует; но мы также не можем с помощью чистого разума опровергнуть эти убеждения (как это пытались сделать некоторые скептики). Разум и категории приспособлены только для работы с явлениями или видимостями, внешними или внутренними; мы не можем применить их к вещи-в-себе — реальности, стоящей за ощущениями, или душе, стоящей за идеями. Когда мы пытаемся доказать или опровергнуть догматы веры, мы впадаем в «паралогизмы» (заблуждения) или «антиномии» — внутренние противоречия. Мы приходим к такому же абсурду, если утверждаем, что мир имел или не имел начало, что воля свободна или не свободна, что необходимое или высшее существо существует или не существует. Кант с незаслуженным красноречием выразил аргумент от замысла,28 Но он заключил, что «самое большее, что может доказать этот аргумент, — это архитектор… которому всегда очень мешает приспособляемость материала, из которого он работает, а не творец… которому все подчинено».29

И все же как мы можем довольствоваться столь обескураживающим выводом — что свобода воли, бессмертие и Бог не могут быть ни доказаны, ни опровергнуты чистым разумом? В нас есть нечто (убеждает Кант) более глубокое, чем разум, и это — наше неопровержимое сознание того, что сознание, разум и душа не материальны и что воля в какой-то мере, пусть загадочно и нелогично, свободна; и мы не можем долго довольствоваться тем, что считаем мир бессмысленной последовательностью эволюции и распада, не имеющей ни морального значения, ни присущего ей разума. Как мы можем оправдать нашу волю к вере? Отчасти (говорит Кант) интеллектуальной пользой веры — она дает нам некоторое руководство в интерпретации явлений, а также философское здравомыслие и религиозный покой.

Вещи мира должны рассматриваться так, как если бы они получили свое существование от высшего разума. Идея [Бога], таким образом, на самом деле является эвристической, а не констатационной концепцией [это предположение, полезное для открытия и понимания, но не демонстрация]….. В области теологии мы должны смотреть на все так, как если бы сумма всех явлений (сам чувственный мир)