— Где-то здесь…

— А точнее?

— Я не помню, — сказал Гэдж шёпотом. — Я не знаю, где это. Я вышел из дома всего один раз и больше туда не вернулся. Я не помню обратного пути!

— Прежде ты утверждал, что впервые вышел из дома в одиночку, — заметил назгул. — То есть вместе с учителем тебе в лесу бывать доводилось.

— Это было… нечасто.

— И при этом ты не запомнил никаких особенностей местности, никаких примет, никаких тайных тропинок?

— Я просто тупой орк, — пробормотал Гэдж.

Он ощущал взгляд собеседника на своём лице, как прикосновение холодного щупальца. Гибкой такой и всепроникающей конечности с присоской на конце, которая, цепко впившись в Гэджа, медленно вытягивала из него последние остатки мужества, присутствия духа и вообще хоть какого-то желания сопротивляться.

— Что ж… человеческая — да и орочья — память порой выкидывает странные штуки, — медленно, по-прежнему не отрывая от Гэджа въедливого взгляда, произнёс назгул. — Здесь, в Крепости, мы не раз имели случай в этом убедиться. Человеку, бывает, начисто отшибает воспоминания, но, стоит ему получить десяток ударов кнутом и посидеть несколько дней в темнице по соседству с шаваргами, как память к нему странным образом возвращается, и он частенько готов горячо поведать не только о том, что было, но даже о том, чего не было. Может, нам стоит опробовать подобный метод и на тебе?

— Воля… ваша, господин, — прохрипел Гэдж. Обессиливающая, сковывающая по рукам и ногам вязкая усталость вдруг навалилась на него, точно тюфяк, набитый мокрыми тряпками.

Назгул неторопливо свернул карту в свиток и задумчиво постукивал ею по запястью. Его взгляд-присоска наконец-то отлип от Гэджа и даже как будто слегка смягчился.

— Ну-ну, мне бы, признаться, не хотелось доводить дело до подобных крайностей. Всегда можно прийти к соглашению более мирным путем… Кстати, как поживает тот парень с занозой… кузнечный подмастерье, если не ошибаюсь? Его рана больше не гноит?

— Нет, господин. Он пошёл на поправку. С ним все будет хорошо.

— А тот работник из прачечной? Который обварил ногу? Он жив?

— Д-да… Его состояние без изменений. Но ему нужны каждодневные перевязки.

— Что ж, вижу, ты неплохо справляешься со своими лекарскими обязанностями, и нам не доставило бы никакой радости пресекать твои, гм, успехи на этом поприще. Поэтому будем надеяться, что до кнута и темницы дело все-таки не дойдёт. Тем не менее я бы не советовал тебе без нужды покидать лекарскую и выходить за ворота Крепости, хотя бы в целях твоей собственной безопасности… на всякий случай мы найдём для тебя надёжного сопровождающего. И будь готов к тому, что ты можешь понадобиться нам в любой момент — возможно, в ближайшее время нам придётся предпринять, э-э, небольшую прогулку по лесу… Думается мне, что на местности ты все же сумеешь сориентироваться куда лучше, и отыскать к бывшему дому какую-нибудь неприметную тропинку.

Гэдж молчал. Льдина у него внутри выросла и заполнила собой всё закоулки его существа — твёрдая и непробиваемая, как огромный алмаз.

Назгул резко поднялся и стоял перед ним — высокий, черный, безликий, истинный страж и столп темноты, воплощение неминуемой кары за прошлые, настоящие и будущие грехи.

— И запомни: полное и точное выполнение приказов и предписаний — верный залог здоровья и долгой благополучной жизни под покровительством сурового, но справедливого владыки, — произнес он жестко и холодно, и в голосе его захлопнувшимся капканом лязгнул металл. — Мы всегда поощряем и щедро награждаем тех, кто служит Крепости верой и правдой. Но не пытайся бузить, нарушать заведенные порядки или выказывать непочтение местным законам, иначе тебя будет ждать даже не ужасный конец — сущий ужас без конца… участь неминуемая и более худшая, нежели смерть. Я полагаю, ты это понимаешь?

Он не утруждал себя ожиданием ответа — молча повернулся и вышел, оставив Гэджа в бессильном оцепенении смотреть на огонь в печке. Огонь, который не в силах был Гэджа ни согреть, ни окутать теплом, ни растопить чудовищную ледяную глыбу, с недавнего времени образовавшуюся в его смятенной душе.

***

— Что ж… Если подумать… Быть может, всё не так уж и плохо, и Гэдж на самом деле сделал правильный выбор. В Крепости он, по крайней мере, действительно будет востребован и при деле. Нет, он не пропадёт… У него достаточно знаний и умений, чтобы стать неплохим лекарем… А опыт придёт со временем. Только… — Саруман замолчал.

— Только что? — спросил Гэндальф негромко.

Белый маг медлил с ответом. Он мрачно расхаживал по горнице, опустив голову на грудь и рассеянно потирая здоровой рукой перебинтованные пальцы. Остановился, будто натолкнувшись на невидимую стену, посмотрел на ошейник, лежащий на печной полке, — тот, который прихватил при бегстве из Крепости, — вгляделся в него так сосредоточенно и пытливо, словно пытался прочесть на его гладком сером боку ответы на невысказанные вопросы.

— В Замке Гэдж не сумеет остаться прежним… тем, кем мы его знали. И таким, каким я хотел бы его видеть.

— И это станет большой потерей?

— Для Гэджа — вероятно, нет… хочу на это надеяться, по крайней мере. Для меня — да.

Гэндальф, сидевший на лавке в глубине горницы, задумчиво посасывал пустую трубку. Запасы курительного зелья в закромах Росгобела, увы, оказались не безграничны.

— И что теперь? Ты предлагаешь поставить точку и обо всем этом просто забыть?

Саруман метнул на него быстрый взгляд.

— О чем «этом»?

— О когда-то начатом тобой «изыскании». В сущности, раз уж судьба Гэджа окончательно решена, ничто тебе не мешает сейчас вернуться в Изенгард и записать в своём дневнике… или где ты там ведёшь записи… что твой в недобрый час затеянный «любопытный опыт» по не зависящим от тебя причинам пришлось оборвать, так толком и не окончив. Что пятнадцать лет кропотливых трудов вылепить из орка человека ни к чему, в общем, не привели — испытуемый предпочёл вернуться в более подходящую для него среду. Что на исход предпринятой попытки оказало непредвиденное влияние неучтенное, неблагоприятное стечение обстоятельств. Что, гм, исходный материал оказался подобран неудачно. Что твой подопытный…

— Прекрати! — Белый маг едва слышно скрипнул зубами.

Где-то за окном, во дворе, требовательно мекала коза и уютно, как овсяная каша, кипящая на огне, клохтали куры. «Плин-нк!» — доносилось из дальнего угла. «Блин-нк!» «Плин-нк!» Это Смоки нашёл плохо закрепленную лозу в плетне и теперь развлекался тем, что оттягивал прут лапой, а потом резко отпускал, прислушиваясь к производимым звукам и удовлетворённо урча в унисон. Что-то уныло-назидательным тоном прокаркал восседавший на