Шрифт:
Закладка:
Тогда, у грузин, когда те двое наложили полные штаны и всё подписали, он отвёз её домой, долго не отпуская из машины, зная, что она от него теперь не уйдет. Держал и всё время говорил, хотя подмечал, что она напрягается, что ей это не нравится, но был настолько уверенным в себе, что держал её за руку и рассказывал анекдоты, вынуждая её каждый раз еще больше смеяться и напрягаться. Но когда полез к ней, не выключая мотора, как бы между прочим, она накрыла его губы холодной ладонью и сказала: всё, Вась, стоп-машина. Громыхнула дверцами, пошла к подъезду, гневно раскачиваясь, так, что он не мог отвести от нее глаз. Как, – думал, – как можно так ходить и не падать? Открыла двери подъезда, нырнула внутрь. Он сидел, не в силах оторвать глаз от чёрной ночи, которая обступила его со всех сторон. На какой-то миг она вынырнула на свет. Так же, враскачку, подошла к машине. Открыла дверцы. Ну ты, Рембо, – сказала, – ты идёшь? Он догнал её на лестнице. Схватив, попробовал бережно положить на пол, однако она ловко вывернулась – и сама лежала на нём, прижимая к холодным камням. Он слышал, как по воздуху несутся сквозняки, как звучат песни в чужих квартирах, как животные и птицы собираются вокруг дома, отзываясь на её страстные крики, каких она и не пыталась сдерживать. Тихо, говорил он ей, тебе же здесь жить, ага, отвечала она, не останавливаясь, мне, а кому же, и дальше вскрикивала от каждого движения. Только раз замерла, когда внизу скрипнули двери, кажется, кто-то вошёл и быстро поднимался наверх, он попробовал встать, но Соня снова накрыла ему рот ладонью, та уже не была такой холодной и пахла теперь её теплом, а шаги через миг оборвались этажом ниже, открылись двери, кто-то поздоровался, кого-то впустили, всё затихло, и дальше не было слышно ничего, кроме её стонов. Потом она ушла к себе, а он до утра сидел на лестнице, не решаясь встать и уйти.
Сначала их волокли по коридору, избивая и разрывая в клочья одежду, потом вытолкали к бассейнам. Тут Даниил вырвался и завалил кого-то одного в бассейн. На него сразу же накинулись всей толпой и потащили дальше, пытаясь достать и отомстить. Когда вся орава подкатила к бару, их остановил Иван. За ним стояло несколько местных. Или узнали от кого-то, или просто понимали, что чем-то подобным всё и закончится. Что тут у вас, – спросил Иван. Да вот, – завопили победно, – поймали двоих леваков. Двоих? – переспросил Иван. – И что, вы все на двоих? Ну да, – несколько неуверенно ответили футболисты, – мы ж их поймали. Ну и хули? – не согласился Иван. – Поймали – теперь отпустите. Нашли леваков. Да хуй там! – выкрикнул кто-то из молодых. А ну иди сюда, – попросил его Иван и, когда тот, ничего не ожидая, подошёл, схватил его за воротник и, резко развернувшись, запустил в закрытые двери. Двери распахнулись наружу вместе с молодым, а те, что стояли рядом с Иваном, рванули вперед. Однако футболисты не сразу почувствовали всю опасность, а потому бросились отбиваться, и ничем хорошим это для них это не закончилось, пали все, только Иван, колотя наугад по стриженым головам, кричал своим: жениха, – кричал, – не бить, у него праздник. Жениха никто и не бил, он так и сидел на кухне, сидел и плакал, уткнувшись носом в Сонины холодные колени.
Мог он также подумать про усталость, что охватывала его каждый раз, когда он спускался по лестнице и чувствовал, как к его шагам прислушиваются жильцы её подъезда. Соня никогда не отпускала его среди ночи. Не уходи, – начинала хитрить, – терпеть не могу спать одна. Уйдёшь – позову кого-нибудь. Он злился и оставался. Иногда засыпал под её крики, не переставая двигаться. И она даже не замечала, что он спал. Он и сам мгновение спустя не мог поверить, что заснул, ведь она была рядом, и, хотя в темноте нельзя было рассмотреть её лица, он наверняка знал, когда она улыбается, когда нервничает, когда кончает, когда начинает всё сначала. Все можно было узнать по её дыханию, по тому, что она ему говорила, а говорила она всё время, то предупреждая его, то что-то объясняя, то к чему-то призывая. Он так привык к её голосу, что останавливался и успокаивался, как только она замолкала. Тогда он лежал рядом с нею и касался её кожи.
Футболистов выводили на улицу, ставили вдоль стены, если кто пробовал вырваться, того сразу укладывали на асфальт. Собралось их полкоманды – остальные полегли внутри, вытаскивать их на воздух не было смысла. Местные стали перед ними, следя, чтобы никто не сбежал. Иван холодно оглядел шеренгу. Даниил, держась за бок, стоял рядом, Олег – возле него. К Ивану подошёл дядя Гриша, он плохо держался на ногах, но держался и не отступал от своего, пытался Ивана в чём-то переубедить, кивая в сторону стриженых, можно было лишь услышать, ну что ты, да на хуя, да этих долбоёбов. Дядь Гриш, – ответил ему на это Иван, – идите в бар: вам там нальют. И дядя Гриша печально пошёл, не поднимая на футболистов глаз. Ну что, пистоны, – начал Иван, – я вам говорил? И чего было не послушать? Те молчали. Даниил разминал кулаки, Олег сплёвывал кровь из прокушенной губы. Другие стояли за Иваном, думая: да, всё справедливо, он же им говорил, чего, правда, было не послушать? Добьём? – повернулся Иван к своим. Но не успели они ответить, как небо прорезал сухой взрыв, оглушив и заставив втянуть головы в плечи, и праздничный салют залил собою полнеба, тонко высвечивая в темноте ветви деревьев и крыши зданий, отражаясь в глазах и угасая в чёрном озоне. Где-то рядом громко заорали, крик поддержали по всему кварталу, из-за деревьев и холмов – все приветствовали праздничные небесные огни, обжигавшие насекомых и слепившие прохожих, делавшие ночь нестерпимо красивой, а жизнь – неимоверно прекрасной. Ладно, – положил Даниил руку Ивану на плечо, – хуй с ними, не связывайся с этими щенками. Правда, – добавил Олег, нащупывая языком сломанный зуб, – хуй с вами, живите. Кто-то предложил пойти за угол – оттуда лучше было видно. Все так и сделали.
(Однажды Даниила душил пассажир. Он тогда ещё не работал на фирму, имел нормальную работу, просто возвращался домой в сильный дождь, увидел, как голосует какой-то
