и наблюдения Р. А. Седовой, посвятившей святителю и его образу в древнерусском искусстве объемную монографию[291]. Это первый русский первоиерарх, избравший местом своего пребывания Москву, а его предстоятельство отмечено несколькими событиями, придавшими его жизни и трудам особые черты.

Во-первых, Петр может быть отнесен к числу последних русских первоиерархов эпохи ордынского господства, которым еще удавалось сохранять свое влияние среди епископов всех русских земель, невзирая на то, что эти территории уже не обладали политическим единством. В рассматриваемом контексте примечательным видится даже биография архипастыря, соединявшая южнорусское происхождение Петра, родившегося «во единомъ отъ местъ земьли Волынския»[292], и его дальнейшее служение на Северо-Востоке Руси.

Во-вторых, грандиозным по своим последствиям для исторических судеб Церкви и древнерусской государственности видится упомянутый выше переезд архипастыря в Москву. Источники не дают прямого ответа о причинах переезда митрополита Петра в Москву, как и не отвечают на вопрос о том, кто был инициатором произошедшей перемены. В церковной истории инициатором переезда объявляется Иван Данилович Калита. Однако «Житие» святителя дает основание предполагать, что инициатором переезда был сам митрополит. Впрочем, как бы ни развивались тогда события, летописание под 1325 г. рисует присутствие и деятельность митрополита Петра в Москве как свершившийся, общепризнанный и канонически верный факт[293]. Сообщения источников не позволяют заключить, что этот шаг был задуман заранее и заблаговременно подготовлен. Судя по всему, при вступлении на Киевскую, а потом Владимирскую кафедры Петр не планировал такой перемены и решился на нее по причинам, которые возникли в его жизни позже. Однако сначала он разместился в Киеве, а потом во Владимире-на-Клязьме, который был избран в качестве места пребывания митрополита еще десятилетием ранее его предшественником Максимом. Здесь, в городе, некогда облюбованном сыном Юрия Владимировича Долгорукого, Андреем, со времени первой «татарской переписи» 1257 г.[294], располагалась ставка великих баскаков, чья власть на Руси была огромной[295], а княжеский стол на протяжении уже нескольких десятилетий являлся главным княжеским столом Руси, переняв этот высокий статус у Киева. В годы первосвятительства Петра Киев уже не обладал тем положением, каким оно виделось еще столетием ранее. С отъездом митрополита Максима во Владимир произошло учреждение митрополии в Галиче, существование которой, хоть и с небольшим перерывом, некоторое время поддерживалось не только при Максиме, но и при Петре[296]. Однако все это время Киев уже почти не упоминался в церковных событиях общерусского свойства. Примечательно, что Галицкая митрополия была учреждена и действовала, не вызывая возражений со стороны русских первоиерархов. А значит, можно заключить, что фактическое положение Киева как религиозного и политического центра окончательно было подорвано самим Константинополем, который еще 150-ю годами ранее даже не допускал мысли о создании на Руси иных митрополичьих центров кроме Киева, отказав князю Андрею Боголюбскому в праве иметь собственную митрополию[297]. Таким образом, необходимо согласиться с историком священником Н. Заторским, высказавшимся за то, что переезд в 1299 г. митрополита Максима во Владимир «ускорил процессы децентрализации местной Восточной Церкви славянско-византийского обряда»[298]. Перемещение же Петра в Москву придало этому процессу необратимый характер. Однако не патриархи были виновны в произошедшем.

Перенос митрополичьего центра на Северо-Восток Руси при Максиме был спровоцирован обстоятельствами времени, которые летописец предусмотрительно скрыл за жалобой о некоем «татарском насилии»[299]. Большинство историков XIX и даже XX вв. видели в этом переезде едва ли не шаг отчаяния или, по меньшей мере, бегство[300]. Однако, как об этом позволяет судить критика источников, перемещение митрополии во Владимир стало результатом обоснованного, продуманного и хорошо подготовленного решения, отражавшего интересы Константинополя. На берегах Босфора осознавали сложность политической ситуации на Руси и нуждались в сближении с Сараем, отношения с которым после долгих дружеских контактов с Ногаем, соперником сарайских ханов, переживали не лучшие времена[301]. Тогда к столь радикальной перемене патриарха, а вместе с ним и Максима, подтолкнула логика событий и интересы митрополичьей кафедры, приоритеты которой, как заметил Е. А. Мусин, все больше связывались уже не с южнорусскими землями, а с Северо-Востоком[302]. Во всяком случае, не вызывает сомнения тот факт, что предшественник Максима, властный и решительный митрополит Кирилл, продолжавший рассматривать Киев в качестве главного города своего диоцеза и все еще совершавший там рукоположения епископов, большую часть своего времени проводил в разъездах между Новгородом и Владимиром. Здесь в условиях сурового климата и постоянных рейдов баскаков, тревоживших местное население и наводивших на города «русского улуса» и их князей ужас, иерарх, как это ни странно, чувствовал себя более уверенно и безопасно. Кирилл стал первым из киевских первосвятителей, кто по достоинству оценил Владимир-на-Клязьме. Именно поэтому через три десятилетия вдовствования здесь была возрождена епископия, на кафедру которой восшел любимец Кирилла Серапион. Тогда же, в 1273 г. во Владимире прошел церковный Собор, призванный осудить новгородского архиепископа Далмата[303]. Однако, невзирая на все перечисленное, по прошествии 25 лет после основания во Владимире митрополии святитель Петр был вынужден нарушить сложившееся положение дел и переехал в Москву. Правда, на этот раз принятое решение во многом объяснялось мотивами личного свойства.

В-третьих, митрополит Петр оказался первым главой русской церковной организации, оказавшимся под судом. Правда, необходимо признать, что ни о времени (годе) созыва Собора, ни о точном числе его участников, ни об их именах, кроме отдельных лиц, источники не сообщают. С. Ю. Тарабрин, посвятивший этому Собору специальное исследование, вполне наглядно показал то, как много неясного вокруг этого Собора и его участников[304]. Умалчивают источники и о прениях, донеся лишь упрек митрополита Петра в адрес своего обвинителя. Наконец, ничего неизвестно о принятых решениях. Ясно лишь то, что этот Собор стал одним из первых открытых конфликтов, связанных с обострением противоречий между новыми формирующимися политическими центрами Руси Тверью и Москвой. Правда, большинство исследователей небезосновательно полагают, что противостояние стало результатом раздражения, какое испытывал к Петру тверской князь Михаил Ярославич.

После смерти митрополита Максима великий князь Владимирский, Михаил Тверской, намеревался возвести на митрополичью кафедру своего претендента, Геронтия, посланного с этой целью в Константинополь. Однако одновременно с Михаилом своего кандидата, Петра, игумена Ратенского монастыря, выдвинул Галицкий князь Юрий Львович. В результате выбор патриарха Афанасия был сделан в пользу Петра. Принятое решение, скорее всего, объяснялось не только тем, что волынский игумен снискал симпатии первоиерарха, но и тем, что южнорусское происхождение Петра в полной мере отвечало намерениям патриарха восстановить единство Киевской митрополии с центром в Киеве, где после хиротонии Петр сначала и сел[305]. Вероятно, этому не противился и Юрий Львович. Однако в Твери иначе оценили произошедшее. В