Камеры отворились, позволив пленникам увидеть друг друга. Каждый из них озирался по сторонам, лелея надежды, что хоть кто-то тут будет похож на человека. Нет, все они были бледными, ослабшими тенями в руках одного кукловода.

– Вот уж кого не ожидали увидеть! – Скорляк ткнул пальцем на Петра Узича, который впервые вышел на свет. Тусклое освещение, озарявшее это помещение так редко, обрисовало банку у него в руках. – Что там у тебя?

– Варенье, – я положила ему вкусное, как и всегда, как своему особенному заключенному, своему любимцу. – Откроем?

Ирина Васильевна выхватила предложенный деликатес и одним рывком сорвала резиновую крышку. Всю жизнь она ненавидела засахаренные ягоды, ей казалось, что это деревенские закидоны, не более. Но проведя столько времени на хлебе и воде, ей хотелось почувствовать на языке что-то еще, не мои подгорелые промороженные блины. Это была черная смородина, точно такая же, как делала ее бабушка. Женщина сползла по стене и заплакала. Она больше не могла находиться здесь. У нее не было сил терпеть этот позор, эту жизнь, которую она загубила своими же руками. Разве кто-то мешал ей выбирать другой путь? Почему проституция? Как из маленькой миловидной девочки она превратилась в эту потасканную уродину?

– Значит мы сидим на всякой гадости, а тебе сладкое таскают. С чего вдруг? Может, ты просто помогаешь ей следить за нашей небольшой компанией? – Валентин подошел вплотную к неуверенному мужчине, но быстро отпрянул. Его пыл остудила интуиция, что-то внутри говорило о том, что этот парень не так прост и с ним лучше не шутить.

– Я уже говорил, что не шпион. Честно, мне все равно, что вы подумаете. Я отдаю вам, потому что это добро. Настоящее добро. Я голодный, хочу съесть это варенье, но делюсь, потому что так побеждаю свои потребности. А ты так умеешь? – Узич вернулся в камеру. Головные боли вышли на новый уровень и потихоньку сводили его с ума. Они не прекращались ни днем, ни ночью. Как будто единственное, что было в этом мире – неприятная пульсация висков и противный голос, который обещал прекратить, как только ему дадут волю. Он сел на подобие кровати и закрыл глаза. Всего раз позволить этому демону выйти, значит отпустить его навсегда. С таким трудом он взял вверх. Сдаваться нельзя.

Письмо, которое лежало в темном углу осталось незамеченным до тех пор, пока Власова не подумала, что пришло время действовать. Она была следующей жертвой, это понимал каждый. Молчалин, который остался верен своей фамилии, мялся у стены, но ему достаточно будет 5 минут, чтобы переломить ее шею своими огромными ручищами.

«Мои дорогие,

Вы уже попробовали человеческую плоть, быстрее, чем я ожидала, надо признаться. Теперь я хочу, чтобы вы не стеснялись и у следующей жертвы изъяли все органы, годные к употреблению. У вас есть несколько часов, я вернусь днем.»

Значит, сейчас утро. Юля не стала вытирать слезы, которые омыли ее шелушащиеся щеки. Впервые за Бог знает сколько дней, она точно уверена во времени. Кто бы мог подумать, что это такое счастье?

Девушка сжала письмо в руках и осмотрелась. Остальные спорили о каких-то глупостях, а она все думала, кого из них приговорить. Единственная здравая мысль – молча убить кого-то и выиграть еще день. Может, два. Шаг за шагом свобода будет ближе. В конце концов, она вернет себе свою жизнь или сделает все возможное. Только не здесь, если уж и умирать, то не здесь, не так.

Ирина все еще смотрела на черные ягодки внизу банки. В этом месте ее больше не было. Она унеслась по волнам воспоминаний куда-то далеко-далеко в детство. Молодые годы не были беззаботными, ее семья была самой обычной, рабочей. Они жили от зарплаты до зарплаты, как и большинство россиян. Поездки в Москву в радость, мороженое из Макдональдса, как награда за труды и папины усы. Да, все это было простым, но это принадлежало ей. Ее тело, ее разум принадлежал ей.

Теперь даже осознание собственной никчемности было изобилием. Больше 10 лет она даже не задумывалась о том, что делает, как выглядит. Пара стопок, пара клиентов, безвкусная еда из магазина напротив, еще две стопки и два клиента, бар, рюмки, еще рюмки, закрыла глаза, сон, пока все спешат на работу. Днем все начнется сначала, схема всегда одна. Как-то незаметно время пронесло мимо все ее планы. По началу она надеялась, что это временно, что она просто заработает денег, легких денег, как тогда казалось, и забудет об этом. Она уедет в Москву, устроиться в большую компанию, где ходить в сапогах непринято. Потом ее заметит босс, большой начальник, молодой и романтичный. Так она станет женой, мамой. Ей не придется зарабатывать, и она больше никогда не вспомнит о грязной комнате, в которой снова и снова отдавала свое усталое тело в аренду. Какая красивая была мечта, как будто еще вчера она обещала это себе перед сном.

Смирение, как и любая другая зависимость, поглощает незаметно, но надежно. Ира не заметила, как перестала думать, как нашла успокоение в связи с наркоманом, как стала той, кто она есть теперь.

Слишком резкий голос Скорляка не трогал ее более, как и тишина Молчалина и Власовой. Под громогласные рассуждения о покинувшем коридор Узиче, она еле-еле ударила банку о пол, отчего та покрылась паутиной, я никогда не любила толстое стекло.

Пара порезов вдоль вен, чтобы не оставить себе шансов. Никто не попытался спасти ее, никто не удивился. Каждый вздохнул с облегчением, кроме Петра, который чуял запах крови сквозь стены и сходил с ума от жадных мыслей искупаться в красном озере. Валентин, как всегда, освободил ее от долгой смерти, она не истекала кровью. Органы вытащил он, молча заметив, что ее печень была на грани.

– Спасибо, – Юля знала, что эта женщина прожила бесполезную жизнь, никто не вспомнит о ней, не заплачет на похоронах, не кинется на гроб, который нужно погрузить в землю. Мир не заметит потери бойца. Но она сделала выбор, который снял необходимость убийства с четырех людей, которых закрыла в катакомбах одна женщина.

Я. Идущая в это время по тропинке полной цветов. Лето – удивительная пора. Природа кишит своим изобилием. Я люблю Россию за богатые погодные условия. Четыре сезона, четыре настроения. Через месяц вся эта зелень начнет увядать,