– Дай пять песет! Дай пять песет!

Среди маленьких попрошаек были и дети нашего домовладельца.

Я напрочь отказывалась раздавать детям деньги, но они каждый день назойливо ко мне приставали. Настал день, когда я сказала детям нашего хозяина:

– За эту лачугу мы платим вашему папаше десять тысяч песет. Если еще и вам придется отдавать по пять песет в день, мы, пожалуй, переедем.

После этого они перестали клянчить деньги и переключились на жевательную резинку – ее я с готовностью им раздавала.

Наверно, подумала я, им не хочется, чтобы я уезжала, вот и не просят больше денег.

Как-то в дверь постучалась маленькая Лабу. Открыв ей, я увидела, что на земле громоздится верблюжья туша, заливая кровью все вокруг.

Я в ужасе отпрянула.

– Мама велела положить верблюда в ваш холодильник.

Я оглянулась на наш холодильник размером с коробку для обуви, вздохнула, села на корточки и сказала:

– Лабу, передай маме, что этот верблюд войдет в мой холодильник только тогда, когда твоя мама подарит мне ваш дом для хранения моей большой иголки.

– А где твоя иголка? – тут же спросила она.

Конечно, никакой верблюд в мой холодильник не прошел, зато мать Лабу дулась на меня целый месяц.

– Своим отказом ты ранила мою гордость, – заявила она.

Все сахрави – очень гордые люди. Я не решалась слишком часто их ранить, отказывая в своих вещах.

Однажды несколько девушек пришли просить у меня «красную мазилку»[10]. Я не соглашалась ее отдавать:

– Если кто-то поранился, пусть приходит, и я сама помажу.

Но им непременно надо было унести ее с собой.

Спустя несколько часов я услыхала барабанный бой и выбежала посмотреть, что происходит. Девчонки, с раскрашенными моим мербромином лицами и руками, пели и плясали на общей крыше, кружась и извиваясь, от души предаваясь веселью. Обнаружив такое неожиданное свойство мербромина, сердиться на них я уже не могла.

А вот другая, куда более докучливая история. Один сосед-сахрави работал санитаром в больнице. Он мнил себя светочем цивилизации и отказывался дома есть руками, как все остальные. Каждый вечер перед ужином ко мне стучался его сынишка.

– Дайте нож и вилку, папа кушать собирается, – говорил он вместо «здрасьте».

И, хотя мальчишка всегда их возвращал, мне все это в конце концов надоело, и я купила им новый набор, чтобы он больше не приходил. Однако через два дня он явился снова.

– Чего пришел? Я же подарила вам новый набор, – сурово сказала я.

– Так он новый, мама говорит, его беречь надо. А папа кушать собирается…

– Да мне-то что до того, что твой папа кушать собирается! – рассвирепела я. Бедный мальчишка съежился, словно птичка. Я сдалась и выдала ему нож с вилкой. Что поделаешь, ужин – дело серьезное.

Дома в пустыне устроены так, что посередине крыши зияет открытый проем. Чем бы мы ни занимались, ели или спали, соседские ребятишки всегда могли подглядывать за нами сквозь эту незаделанную дыру в потолке.

Когда приходили песчаные бури, все в доме покрывалось слоем песка, а мы с Хосе выступали в роли песочных монахов из реки Сыпучих песков[11] – других амплуа нам почему-то не доставалось.

Хосе многократно просил домовладельца заделать проем в крыше, но тот отказывался. Тогда мы сами купили все необходимое, и Хосе за три воскресных дня закрыл проем желтым матовым стеклом. Оно пропускало солнечные лучи, красиво освещавшие комнату. Под новой крышей я расставила девять с большим трудом выращенных карликовых деревьев; получился зеленый уголок. Жизнь заиграла новыми красками.

Как-то днем я стояла у плиты, осваивая рецепт домашнего торта и слушая музыку. Вдруг до меня донеслись странные звуки, будто кто-то топает по крыше. Я подняла голову и увидела сквозь стекло силуэт большой козы. Чертова коза, как по горе, карабкалась по наклонной крыше.

Схватив кухонный нож, я понеслась вверх по лестнице. Не успела я добежать, как послышался хруст ломающихся деревянных перегородок, а затем – мощный удар. Сверху посыпались обломки дерева и осколки стекла. Ну и коза, разумеется, рухнула с небес прямо в нашу маленькую гостиную. В панике я схватила веник и выгнала козу за дверь. И, пылая от гнева, устремила взгляд на дыру в потолке, сквозь которую синело небо.

Мы не знали, кого привлечь к ответственности. Делать было нечего – мы вновь закупили материалы для починки крыши.

– Может, шифером залатаем? – спросила я Хосе.

– Что ты, в доме всего одно окно. Шифер нам весь свет перекроет. – Хосе был не в духе, так как ненавидел работать по воскресеньям. Тем не менее скоро новая кровля из белого полупрозрачного пластика была готова. Хосе даже соорудил невысокую стенку по пояс вышиной, отделившую нашу крышу от соседской – чтобы не только козы к нам не шастали, но и соседские девчонки не забирались. А то они повадились таскать мое развешенное на крыше белье. Не то чтобы они его воровали – спустя несколько дней они подкидывали его обратно, нарочно разбрасывая так, будто его ветром сдуло.

Хотя новенький потолок был из прочного пластика, за полгода на нас свалилось еще четыре козы. Не в силах больше это выносить, мы пригрозили соседям, что следующую козу зарежем и съедим, так что пусть хорошенько за ними присматривают.

Наши соседи – люди умные: в ответ на жалобы и угрозы они лишь обнимали своих коз и улыбались, сощурив глаза.

Хосе еще ни разу не довелось воочию наблюдать чудо падающей козы, и он не мог в полной мере оценить всю мощь этого захватывающего зрелища.

И вот одним воскресным вечером целое стадо бешеных коз устремилось к установленному наверху заграждению, норовя перепрыгнуть через него. Не успели мы и глазом моргнуть, как одна из них взбежала на нашу крышу.

– Хосе! – закричала я. – Козы идут!

Хосе бросил свой журнал и вбежал в гостиную, но было уже поздно: здоровенная коза пробила пластиковый потолок и с грохотом обрушилась прямо ему на голову. Хосе с козой лежали рядышком на цементном полу и стонали. Наконец Хосе поднялся и, ни слова ни говоря, взял веревку и привязал козу к столбу. Затем вышел на крышу, чтобы поглядеть, какая каналья выпустила туда своих коз. На крыше никого не было.

– Вот и прекрасно. Завтра же зарежем ее и съедим, – сквозь зубы процедил Хосе.

Мы спустились с крыши. Наша пленница не только не блеяла, но как будто бы