Шрифт:
Закладка:
Я была потрясена, разгневана и опечалена одновременно. Я занесла руку и что было силы влепила козе оплеуху, крича Хосе:
– Ты только посмотри на это безобразие!
Бросившись в душевую, я уткнулась в махровое полотенце и зарыдала. Это были первые слезы отчаяния, пролитые мной в пустыне.
Козу мы, конечно, резать не стали.
Что же до соседей, то они продолжали приходить за нашими вещами, дверь нашего дома стояла нараспашку, и жили мы с ними в мире и согласии.
Как-то раз у меня закончились спички, и я побежала в хозяйский дом.
– У меня спичек нету! – мило улыбнулась жена хозяина.
Я пошла к другому дому.
– Вот тебе три спички, у нас у самих мало, – угрюмо сказала мне Хадиджа.
– Я дала тебе эту коробку на прошлой неделе! Ты у меня уже пять коробок взяла! Неужто забыла? – воскликнула я в сердцах.
– Но осталась-то только одна, как же я дам тебе больше? – еще сильней нахмурилась она.
– Ты ранила мою гордость! – ответила я Хадидже выученной у них фразой.
Я взяла три спички и отправилась домой, размышляя по дороге, что быть Альбертом Швейцером[12] ох как непросто.
За полгода жизни здесь Хосе превратился в местного электрика, плотника, каменщика. Ну а я была писарем, медсестрой, учителем, швеей. Всем этим навыкам мы обучились благодаря соседям.
Кожа у местных девушек белая, черты лица очень красивые. На людях лица они закрывают, но у нас дома всегда скидывают чадру.
Среди девушек была некая Мина, на редкость миловидная. Ко мне она относилась хорошо, а к Хосе – еще лучше. Когда Хосе бывал дома, она наряжалась во все чистое и приходила к нам посидеть. Потом ей это наскучило, и она стала зазывать в гости Хосе.
Как-то раз она пришла и стала звать у окна:
– Хосе! Хосе!
Мы как раз обедали. Я спросила ее:
– Зачем тебе Хосе?
– Дома дверь сломалась, пусть он починит.
Услышав это, Хосе положил вилку и собрался было идти.
– Куда пошел? Ешь давай. – Я ссыпала свою еду в его тарелку.
Здешние жители могут брать себе четырех жен, и мне совсем не улыбалось делить зарплату Хосе на четверых.
Мина все стояла под окном и не уходила. Хосе бросил на нее взгляд.
– Хватит глазеть, – прикрикнула я на него. – Представь, что это всего лишь мираж.
Когда этот прекрасный мираж наконец вышел замуж, я была чрезвычайно рада и отправила ей в подарок большой отрез ткани.
Воду для мытья и уборки распределяют муниципальные власти. Каждый день нам привозят один бак воды, и это все, на что приходится рассчитывать. Поэтому, если сегодня ты помылся, постирать уже не удастся, а если постирал, то посуду или пол уже не вымоешь – нужно постоянно следить и прикидывать, сколько воды осталось в баке на крыше. Вода из бака соленая, пить ее нельзя; пресную воду для питья надо покупать в магазине. Вода в здешних местах – на вес золота.
В прошлое воскресенье мы преодолели несколько сотен километров, добираясь из лагеря в пустыне домой, чтобы принять участие в верблюжьих бегах, проводившихся в нашем городке. В тот день дул сильный ветер. Я вернулась вся серая от песка, смотреть было страшно. Войдя в дом, я ринулась в душ, чтобы прийти на бега в более-менее приличном виде, так как корреспонденты Испанского телевидения в Сахаре согласились запечатлеть меня верхом на верблюде для своей новостной хроники. Стоило мне намылиться, как вода пропала. Я позвала Хосе, чтобы он сходил на крышу и проверил бак.
– Бак пустой! Воды нет, – доложил Хосе.
– Как же так?! Нас два дня не было дома, мы ни капли не израсходовали, – расстроилась я.
Завернувшись в полотенце, я босиком поднялась на крышу. Бак был совершенно пуст. Это походило на дурной сон. Я поглядела на соседскую крышу и увидела дюжину мешков из-под муки, сушившихся на солнце.
Вот куда утекла наша водичка, догадалась я.
Стерев мыльную пену полотенцем, я вместе с Хосе отправилась на верблюжьи бега.
Весь день наши охочие до экстравагантных развлечений друзья наперегонки носились галопом на верблюдах; зрелище было бесподобное. Одна я стояла под палящим солнцем, глядя на то, как веселятся другие. А гарцующие на верблюдах счастливчики еще и дразнили меня:
– Эх ты, трусиха!
Ну как мне было объяснить им, что я просто-напросто боялась вспотеть. Ладно бы кожа начала зудеть, я бы вдобавок еще и мыльными пузырями покрылась.
Из всех соседей самые дружеские отношения сложились у меня с Гукой, ласковой, рассудительной и смышленой девочкой. Но был у Гуки один недостаток – ход ее мыслей несколько отличался от нашего. Ее представления о добре и зле нередко ставили меня в тупик.
Однажды вечером мы с Хосе собрались на прием в отеле «Насьональ». Я отутюжила давно забытое черное вечернее платье и надела ожерелье подороже, какие обычно не ношу.
– Во сколько там начало? – спросил Хосе.
– В восемь. – Я посмотрела на часы, было уже без четверти.
Нарядившись в платье и вдев в уши серьги, я отправилась за туфлями и обнаружила, что мои кожаные туфельки на каблуках исчезли с обувной полки. Я позвала Хосе. Он поклялся, что ничего не трогал.
– Надень любые другие. – Он терпеть не мог, когда его заставляли ждать. Я посмотрела на обувь, расставленную на полке: теннисные туфли, деревянные сабо, плоские сандалии, матерчатые тапочки, высокие ботфорты – ничего, что подошло бы к моему вечернему наряду. Я лихорадочно принялась искать снова… Ай! Что за чертовщина? Откуда это тут взялось? Что это вообще?
На полке мирно стояли грязные черные сахравийские башмаки с острыми носами. Едва взглянув на них, я узнала башмаки Гуки.
Раз ее башмаки стоят на моей полке, куда же подевались мои туфли?
Я побежала к дому Гуки, поймала ее, схватила за плечи и стала в ярости вопрошать:
– Где мои туфли? Туфли где? Зачем ты их украла? – кричала я. – Быстро неси их сюда, негодница!
Гука неторопливо отправилась на поиски. Поискала в комнате, под половиком, в козьем загоне, за дверью… все обыскала, но туфель не нашла.
– Наверно, сестренка ушла в них гулять, – как ни в чем не бывало сказала она.
– Ну погоди! Завтра приду и разберусь с тобой.
Скрежеща зубами, я вернулась домой. На званый прием я явилась в белом костюме из хлопка и сандалиях.
