Николай Петрович усадил Любу в угловое кресло, застеленное красным ковром, и поставил на печь железный чайник. Проворно скатал карты, и вскоре на столе появилось варенье из крыжовника, сушки и две гигантских кружки.

– Отчет принесли? Как плавание, гладко прошло? – Николай Петрович разлил чай и пододвинул к Любе соседнее кресло. – А вы похорошели, душа моя, за эти полгода. – Он ласково улыбнулся.

Люба приняла у него из рук кружку и вперилась взглядом в коричневую жижу, которую Резников звал чаем. Пахло мелиссой и сладостью. А Люба еще не до конца могла поверить, что она вернулась.

– Ну, так что с отчетом? – Николай Петрович вскинул брови, когда молчание затянулось.

– Да, да. – Люба порывисто вернула нетронутый чай на стол и метнулась к саквояжу. Достала драгоценную стопку желтоватых листов и протянула начальнику. – Плавание прошло почти хорошо. Небольшой шторм задер…

Она умолкла, потому что Николай Петрович углубился в изучение документов, нетерпеливо листая зашифрованный привычным образом отчет и довольно мурлыкая себе под нос.

Люба понуро села и наконец отпила из кружки крепкий чай.

В течение полугода Люба кропотливо записывала любую информацию, что смогла разузнать. Мобилизационная готовность железных дорог, расположение складов боеприпасов, амуниция немецкой армии, местонахождение оборонительных сооружений…

– Николай Петрович, за мной слежка от самого Берлина, – тихо призналась она, уже не надеясь вернуть внимание начальства.

Но Николай Петрович тут же встрепенулся и впился взглядом в Любу:

– Кто?

– Не знаю, какой-то неопрятный молодой человек. Он не подходит близко, но он был со мной на корабле, а до этого я столкнулась с ним в Берлинском порту. И сегодня он преследовал меня, но мне удалось оторваться.

– Это все очень-очень нехорошо. – Николай Петрович задумчиво поскреб пальцем подбородок. – Я бы тебя спрятал, душенька, на время в деревню, но мне надо, чтобы завтра ты была на балу у графини Метляевой. Все переживал, что ты не успеешь…

– У графини?

Люба на мгновение задержала дыхание, сердце ухнуло вниз. Снова работа.

– Надо, чтобы ты вошла к ней в доверие, – бормотал Резников скорее сам себе, чем Любе. – Но ничего, я приставлю к тебе охрану, а сегодня сам тебя провожу. Мы со всеми бедами справимся, и с твоим преследователем разберемся. – Он отложил отчет в сторону и погладил Любу по плечу. – Все будет хорошо.

Но почему-то ей в это не верилось.

Российская империя, 1913 год

В салоне графини Метляевой было душно, шумно и утомительно. Грампластинки сменяли одна другую, и бальная зала наполнялась то звуками кадрили, то польки, то вальса. Мимо Любы сновали женщины в искрящихся платьях, а мужчины прели в пиджаках. Кто-то даже, наплевав на моду, пришел в сюртуке, но публика у графини собралась столь разношерстная, что Люба терялась.

Она старалась не думать, что персиковое платье, которое выделило ей начальство, было намного беднее нарядов остальных дам. А на фоне расшитого золотом платья самой графини Люба и вовсе напоминала служанку.

Она раздраженно отпила белое вино и встала с дивана. Как Резников хочет, чтобы Люба завоевала доверие Метляевой, одному Богу известно. Тщеславная графиня даже не посмотрит в сторону такой замухрышки, как она.

Люба поставила недопитый бокал на поднос точно приклеенного к стене официанта и вышла в сад через террасу. Снаружи было безлюдно, потому что недружелюбный ветер трепал одежду и прически дам. Уличные фонари одиноко светили, а вечернее небо съедало последние лучи солнца.

Люба ступила в мягких туфлях на коротко подстриженную траву и прошла вглубь сада, где благоухали цветущие яблони. Она нашла запрятанную среди переплетенных ветвей скамью и села на нее перевести дух. Нужно подумать, как подобраться к графине, хотя задачу Любе объяснили очень скупо. Зачем Резникову Метляева, насколько именно должна с ней сдружиться Люба…

Ее мысли застопорились, когда в поле зрения попала пара ног в грязных стоптанных башмаках. Люба испуганно вскинула голову. После того как к ней приставили стражника, она успокоилась и перестала высматривать преследователя. Но сейчас на вечере она была совсем одна, и незнакомец не заставил себя ждать.

Он выглядел, как побитый жизнью человек. Одинокий, несчастный, потерянный. Спутанная черная борода старила его, но Люба догадывалась, что он немногим старше ее.

– Кто вы? – вопрос прозвучал робко, потому что как Люба ни пыталась, она не могла усмирить страх.

– И душу мою разрубили на части,

И ты был мне нужен, но я не твоя.

Больше не верь мне, не мое счастье,

Но буду любить тебя до конца.

Незнакомец прочел стихи на английском языке настолько тихо, что Люба едва различила его голос. Но каждое слово, что он прошептал, она расслышала так отчетливо, будто знала эти строки всю жизнь. И ее ни капли не смущало, что он говорил по-английски. Этот язык, как и немецкий, ирландский, румынский, а также многие другие, с такой легкостью вошли в ее память, что порой Люба ловила себя на том, что думает на них.

– Давным-давно ты написала мне эти стихи на прощание. – Он продолжил говорить по-английски, и от его хриплого знакомого голоса по телу Любы побежали мурашки.

Она рылась в воспоминаниях, стараясь понять, когда и где они виделись, но везде натыкалась на глухие стены.

– Вы ошибаетесь, – холодно ответила она по-английски, стараясь показать свое недовольство. – Я пишу стихи только на русском языке. И мы с вами точно нигде ранее не встречались.

Незнакомец ухмыльнулся. Его синие глаза потемнели, как небо перед грозой.

– Знаешь, я перепробовал все. Разные способы. Говорить, не говорить… Молчать, не молчать. – Он перевел дыхание и скалой навис над Любой.

Только сейчас до нее дошло, что они совсем одни, что здесь в саду ее никто не видит, а на балу у нее мало знакомых, которые хватились бы ее. Люба поежилась и попыталась отодвинуться от незнакомца, но он подхватил ее подбородок шершавыми пальцами и заставил посмотреть себе в глаза. На желтых белках мужчины полопалась сеточка сосудов. Губы пересохли и потрескались.

Люба не могла пошевелиться. Невидимая сила заставляла ее сидеть на месте и молчать, не сопротивляться, когда он прикасался к ней. Она не могла, она не хотела.

– Не понимаю, о чем вы, – прошептала Люба.

Но он продолжал говорить так, словно не слышал ее:

– Я испробовал все, кроме этого. – Он сильнее сжал подбородок Любы, его лицо ожесточилось – губы вытянулись в линию, глаза сощурились. – Ты сама виновата в этом, Мелисса. Только