гудка, а через полчаса уже входила в бар отеля «Лютеция», где он предложил ей встретиться, – радостная, целомудренная, словно возникла из далекого прошлого. Марко не видел ее с августа прошлого года, хотя не разговаривал с ней с тех пор, как они прекратили переписываться, еще до появления Марины, когда его столкновение с властями Итальянской республики в попытке встретиться с ней в Париже (провалившейся, так как Марко приняли тогда за беглого террориста-однофамильца, члена группировки «Вооруженные пролетарии за коммунизм», высадили из «Палатинского экспресса» в час ночи на итало-французской границе, посадили в каземат финансовой полиции Бардонеккьи[39], в специальном фургоне перевезли в Рим под охраной четырех вооруженных карабинеров, посадили в тюрьму «Реджина Чели», допрашивали, невзирая на отсутствие адвоката, двое заместителей прокурора, казавшиеся двумя мышатами из истории дзен, – один высокий, второй маленький, один с Севера, второй с Юга, один старый, второй молодой, один светлый, второй темный, – и напоследок изгнали пинком под зад, даже без извинений), когда то столкновение на границе, как говорилось, убедило обоих, что судьба будет против любой их попытки сближения, их общение прекратилось. Хотя верно, что, если любовная история не заканчивается или, как в данном случае, даже не начинается, она будет преследовать героев всю жизнь пустотой несказанных слов, несовершенных поступков, нецелованных губ. Это верно всегда, а в данном случае верно вдвойне, ибо после того полудня, после той прогулки по улице д’Ассас и той невинной беседы Марко и Луиза возобновили общение, а это в их случае означало возобновление переписки; они писали друг другу часто, страстно, как в девятнадцатом веке, как до этого десятью годами раньше, а потом перестали. И это совершенно невозможно счесть чем-то невинным, поскольку они оба были женаты, у обоих подрастали дети, и оба они должны были лгать. И нисколько не важно, что вспышка страсти, разгоревшаяся в той второй половине дня, остановилась за шаг до ее удовлетворения, которое бы радикально изменило их жизнь: то был лишь акт мазохизма. Нет, невинности при их встречах, если она и была когда-нибудь, больше не существовало. Они стали видеться в течение года, поскольку Марко постарался участвовать только в тех конференциях, которые проводились в радиусе не более четырехсот километров от Парижа (Брюгге, Сент-Этьен, Лион, Левен), куда Луиза легко могла добраться. Как ей это удавалось, что она говорила мужу, останется вечной загадкой; сперва они останавливались в двух разных отелях, потом стали брать два номера в одном, пока роковым образом не провели ночь вместе в одном, в Лионе, 28 июня 1998 года: в то время как на местном стадионе «Жерлан» французская сборная побеждала Данию и выигрывала финальный матч мирового чемпионата, они, запершись в номере 554 отеля «Коллеж» на площади Сен-Поль, дом номер 5, сидя на кровати, поедали многослойные сэндвичи и смотрели на канале «Арт» старый фильм Жана Ренуара; по окончании фильма, пока французы гоняли как сумасшедшие на машинах под их окнами, отмечая победу, они скрепляли свою невозможную любовь величайшим мазохистским актом, обетом невинности, совершенным с нездоровым вдохновением, пока оба слушали на кассетнике Луизы, в наушниках по одному на каждого, душераздирающую версию Sacrifice[40] в исполнении Шинейд О’Коннор – and it’s no sacrifice / just a simple word / it’s two hearts living / in two separate worlds[41], – пребывая в иллюзии, что, жертвуя собой, они ничего дурного не делают, никого не обманывают и ничего не разрушают. Они никогда не занимались сексом и дали друг другу слово, что никогда заниматься им не будут. Они лишь целовались всю ночь – в ту ночь – семнадцать лет назад, в то время как Ирена тонула в море, рядом с Мулинелли, – и поклялись, что никогда этого делать больше не будут. Тридцать девять лет ему, тридцать два – ей, они способны спать в одной постели и не заниматься тем, чем им больше всего хотелось, годами не целоваться, не обниматься и даже не прикасаться друг к другу. Два полных придурка. Но если Луиза осознавала, что ее брак обречен и все, что бы она ни предпринимала для его распада, пусть бы даже вернувшись к прежней страсти к Марко и подпитывая ее детской риторикой о воздержании, устремляло ее к новой жизни, то Марко искренне верил, что можно сохранить в неприкосновенности две свои большие любви, он искренне думал, что они совместимы. Он действительно думал, что если не будет спать с Луизой, то его супружеским отношениям с Мариной ничего не грозит, и это было его глубочайшей ошибкой, наивностью столь колоссальной, что стало виной. И полагать, что такая грандиозная история не оставит никаких следов – припрятанных писем, которые только того и хотели, чтобы их нашли, счетов по кредитным карточкам, которые только и ждали, что их проверят, а в дальнейшем имейлов, скрытых в папке «Медколлегия», эсэмэсок, не всегда стертых, всплывавших как трупы при случайном прикосновении пальца к какой-нибудь иконке, – и полагать, что такая масса документов останется не замеченной такой женщиной, как Марина Молитор, безусловно, было с его стороны невероятным просчетом. Но Марко Каррера его совершил, и все продолжалось до финального крушения, хотя он был твердо убежден, что единственной опасностью, угрожавшей будущему его семьи, была его страсть к Луизе Латтес, но он держит ее под контролем. Если верно, что никто не заслуживает постигшей его участи, то верно также и то, что он почти что ее заслужил.

О Марине рассказывать намного легче. Достаточно поставить частицу «не» перед всем, что она говорила и рассказывала о себе по телевизору, и дело сделано: ее не заменяла никакая коллега на борту самолета, потерпевшего аварию, – в тот день у Марины попросту был выходной; она не отдавала свой костный мозг сестре для трансплантации, поскольку они были несовместимы; она не влюбилась в Марко Карреру, она стала жертвой своих же выдумок; она отнюдь не была счастлива, когда забеременела, – она лишь гордилась тем, что подарит любимой матери внучку; она не была счастлива с Марко, ни разу за все эти годы, напротив, в ней копилась глухая и скрытая неприязнь к нему; она никогда не была ему верна, еще до роковой ее связи; ну и так далее. Попросту она была не той, кем пыталась казаться, ежедневно борясь с собой. Каждое утро Марина вставала с постели и начинала бороться. Каждый день. С самой собой, со своими пристрастиями. Каждый божий день. Годами. Кокон, даривший ее мужу иллюзию счастья, ей самой обеспечивал защиту от монстра, который стремился ее сожрать.