все площади и улочки. В этом месте окончательного выбора сначала им пришлась по душе кухня Джины. Такого с ними еще не бывало – на завтрак, на обед и на ужин тянуло в одно место. Куда пойдем? К Джине! Облюбовали набережную, магазинчики, рыночек, изучили каждый близлежащий уголок.

Однажды Джина и говорит:

– Тут, на горке, местный архитектор домик свой продает, к детям переезжает… очень хороший домик. Вы б купили, на гостиницах разоряетесь только…

Так, с легкой руки Джины они и стали островитянами. Она им здорово помогала вначале, да и всегда, впрочем: все знает, все у нее схвачено, на все вопросы готовы ответы. С Ларкой они подружились накоротке. Но чаще у нее бывал Макар – так у него дел в городе всегда больше!

Маша с Яном собрались мигом. Нарядные, предвкушающие развлечение, они все вместе выплыли на набережную. Набережная встретила их голодными глазами продавцов сувениров и сладостей, прокатчики чуть ли не силком усаживали Яна в машинки, владельцы аттракционов включали всю свою иллюминацию, ресторанные зазывалы перекрывали проход. Бедные, как они держатся до сих пор? Если так будет продолжаться, к следующему сезону вся туристическая инфраструктура на острове вымрет. Будет несправедливым утверждать, что они одни прогуливались вдоль моря. Только никто не спешил расставаться со своими деньгами – люди неохотно тратятся на развлечения в смутные времена.

Поэтому, когда Макар услышал, как Джина окликает его сверху, он был просто счастлив сбежать из этого алчного безумия. Сунул пару монет ближайшему владельцу электрических машинок, усадил внука в самый навороченный внедорожник и бывал таков. Шутка.

– Маш, я у Джины на веранде сяду. Поднимайтесь потом туда. Тебе капучино, Яну сок и мороженое?

– Сок только яблочный, свежевыжатый. Мне латте. Мороженое шоколадное и ванильное.

– Ок.

Ларкиному гостинцу Джина обрадовалась, куснула чуть побитое нежнейшее курабье.

– И мне кофе! – крикнула на кухню.

– Вот умеет твоя супруга, Макар, укрощать это тесто. У моих поваров руки не из того места.

– Вековые семейные традиции и никакого «мошенства», как говорится.

Как Джина ела! Не ела, а дегустировала, не дегустировала, а растворялась в чувственном наслаждении… Резко отставила пустую кофейную чашку, наклонилась над столом к Макару:

– Пока твои не пришли, что хотела сказать. Я тут склад арендовала, кое-что закупила: аптечные товары, гигиенические средства, кофе, алкоголь… Много всего. Если вам что-то будет надо, звони сразу мне, скидку сделаю… и все, чего у меня самой нет, найдем. И железо, и топливо… Понял?

– Понял. – Прифигевший Макар откинулся на спинку стула. Это ж кого он породил? Переживал, что запустил волну паники на острове, а оно вот что вышло…

– Почему без Лилы сегодня? Я ведь скучаю по этой сладкой морде!

– Она на работе.

– Как это?

– Аниматором на полной ставке. Ты же знаешь, у нас бокс и туда заселяют мам с детьми. Кто-то должен развлекать.

– Вы еще не устали?

– Да без вариантов, Джина.

Жара к вечеру спала, местные жители высыпали на пляж, настелили пестрых тряпок на песок, разложили содержимое корзин с припасами. Живут же люди – каждый вечер пикник. Закатный свет окутывал фигуры розовой дымкой, размывал контуры, сглаживал и приукрашал. Свежий ветерок срывал пенные гребешки с разговорившегося моря, поднимал в воздух легкие песчинки. Романтичные фильтры прерафаэлитов наложились на кропотливый труд пуантилистов, и какие бы мысли, чувства и потери не переживали персонажи идиллической картины, сама возможность такого существования в период всеобщей беды казалась оскорбительной и вызывала жажду разрушения. Макар физически ощущал, как черные лапы справедливости, сотканные из боли, страха, слез и ужаса, тянутся к хрупким, беззащитным оболочкам жизни.

Восторженный визг Яна, вприпрыжку убегающего от длинного языка волны, улыбающаяся Маша, в поиске выброшенных морем сокровищ, красочные воздушные змеи в прозрачном, чистом небе и полосатый зонтик, вырванный ветром, – всему этому надлежало застыть в прошлом или пригрезиться в будущем.

Черные контуры военных кораблей, через равные промежутки прочертившие горизонт, защищали возможность счастливого сегодня.

– Можно ли себе позволить быть счастливым сегодня? – спросил поздним вечером Макар на кухне у Прокопия.

– Проживи свою жизнь, сынок. Никто не знает, что ждет тебя впереди, какие испытания уготованы именно тебе.

Что-то тяжелое смыло с души этими словами, что-то сильнее скрутилось в жгут ожидания. Дар детству – активное руководство твоим самоощущением «внешней совестью». Как же мы привязаны к своему внутреннему ребенку…

Макар застал Прокопия за бокалом с коньяком, с трубкой в зубах.

– Разделишь печаль одинокого старика? – спросил дед из окутавшего его дымного клубка. Покрасневшие глаза, набрякшие веки.

– Мы всегда и с радостью! – по-молодецки откликнулся Макар.

– Да ладно тебе прикидываться – ни разу выпившим тебя не видел.

– Значит, вот он, момент истины. – Макар все еще не оставлял надежду разрядить обстановку, но глянул на стол, достал себе бокал из серванта, сел и приготовился слушать.

Прокопий придвинул к нему старый альбом с пожелтевшими черно-белыми фотографиями. На всех карточках улыбчивый пупс в перевязочках.

– Ханна так похожа на мою девочку, мою Клио…

– Ханна?

– Малышка в боксе, так ее зовут. Вы не знали?

– Там такая мамашка у этой Ханны… Слышал, конечно, думал просто сладенькой ее называет. У нас вот Лила тоже «ханни» в разных сочетаниях.

– У тебя не было дочери, Макар. Или внучки… Может и собачка быть «ханни». Смотри, та же улыбка, те же складочки на ручках… Когда не стало нашей маленькой, она только научилась ползать, начала садиться…

– Соболезную… Что случилось?

– Сепсис. Они месяц лежали с Афиной в больнице. Мой кузен тогда был главврачом – сделали все, что могли, я знаю. Это сейчас все было бы по-другому, в то время еще не умели так лечить. Я понимаю, никто не виноват. Но тогда я не справился – винил всех вокруг, испортил отношения с семьей, украл детство у сына, разрушил карьеру. У меня есть старший ребенок. Он уехал учиться на материк, как только смог. Пока была жива Афина, сын приезжал, привозил детей. Потом он получил назначение в Южную Африку, и мы перестали видеться. А теперь созваниваемся по праздникам, как чужие. Воот. – Прокопий встал со скрипом, выбил в раковину трубку, налил воды в чайник, заварил крепкий черный чай. – Мальчик рос в тени своей умершей сестры, в нашей скорби, в нашей вине, нашем страхе и непомерных ожиданиях. Я не вправе ждать от него любви.

– Кем ты был тогда? Где работал? – Макар отхлебнул густой черный напиток, язык стянуло терпкой горечью. Уж лучше бы кофе.

– Я пел.

– В оперном театре?

– Да, в столице. Но я все больше в оперетте, на вторых ролях. Способный, но без большого таланта. Можно было, конечно, продвинуться – учиться было у кого, – но… запил. Переехали в этот городок, начал преподавать. Это уже все неинтересно.

– Сочувствую твоим потерям, Прокопий. Но не стоит думать, что сын потерян навсегда. Надейся, пока жив… А Имельда, ты ее знал?

– Молоденькой совсем. Но она сразу была птицей высокого полета. Не нам