того, что скандинавы действительно жили в Северной Америке, были предоставлены в 1961 г., когда норвежские супруги-археологи Хельге и Анна-Стина Ингстад обнаружили остатки поселения в Л’Анс-о-Медоус (остров Ньюфаундленд). Однако лишь в 2021 г. команде голландской ученой-геохронолога Марго Кёйтемс удалось доказать, что дома в этом поселении построены из деревьев, срубленных точно в 1021 г.[93].

Так что именно викинги впервые познакомились с удивительными звуками другого континента. «Сага об Эйрике Рыжем» описывает приключения викинга Торфинна Карлсефни, который высадился на северном берегу Канады около 1010 г. Вместе с ним на трех кораблях приплыли 160 мужчин и женщин. Выйдя на разведку, викинги встретили аборигенов с ритуальными палками-погремушками и каноэ из бычьей кожи. «Но однажды рано утром, осматриваясь, они увидели девять кожаных лодок. С лодок махали палками, трещавшими, подобно цепам, и палки вращались по движению солнца»[44][94]. Однако это был всего лишь краткий акустический эпизод, который вскоре растаял во тьме истории, как и все приключения викингов на другом континенте. Их поселения были покинуты и забыты, их недолгая попытка закрепиться на чужом берегу осталась лишь намеком на то, что ждет Америку в будущем. Эта история о спонтанности, о поиске, о незавершенности, о том, как человечество осторожно нащупывает путь вперед, ярко характерна для эпохи в целом и для множества других процессов такого несовершенного европейского Средневековья.

Раннее новое время. Буря надвигается

Прелюдия просвещения: новое время заявляет о себе

Когда Средневековье подходило к концу, на горизонте истории собиралась буря: вначале будто легкое дуновение ветерка, через пару сотен лет – уже бушующий ураган шума. Европа постепенно освобождалась от оков средневековых ограничений, как религиозных, так и социальных. Технический прогресс, триумфальное шествие мануфактур – предшественниц современных фабрик, оживление дорожного движения и демографический рост создали условия для того, чтобы главным источником шума в раннее Новое время стали города.

Отрицательное отношение к шуму, свойственное нашей эпохе, начало укореняться в обществе уже тогда. Все больше людей видели в нем бич своего времени. Их недовольство вызывали шумные соседи, улицы и фабрики, а также отдыхающие и празднующие, которых становилось все больше и которые по определению не могли вести себя тихо. Людям умственного труда, чиновникам, художникам и писателям шум не просто надоедал – по их словам, он их стеснял и ограничивал, а иногда прямо угрожал существованию.

Особенно много шума создавали уличные торговцы, бродячие музыканты и ремесленники (например, точильщики). Уже в Средневековье их можно было встретить на каждой ярмарке, а после 1600 г. они стали неотъемлемой, но далеко не самой приятной частью повседневной жизни любого крупного города. Уличные торговцы, досаждавшие жителям и гостям города, кричали на разные голоса, в зависимости от того, что они предлагали покупателям. Уже по тональности крика можно было определить, что в продаже: рыба или вино, травы, овощи или фрукты, текстильные или бытовые товары.

Чем больше шума было в городах, тем громче голосили торговцы. В раннее Новое время они надрывались, как могли, пытаясь перекрыть шум проезжавших мимо упряжек. Особенно много крика было в Лондоне начиная с середины XVIII в. Чем дальше, тем больше торговцы действовали на нервы горожанам Британских островов. Уже в 1712 г. автор «Путешествий Гулливера», ирландский писатель Джонатан Свифт (1667–1745) пишет своей подруге Эстер Джонсон из Дублина: «Я с таким трудом теперь просыпаюсь по утрам, что слуге приходится по десять, а то и больше раз меня будить… Какой-то неугомонный пес зеленщик каждое утро в одно и то же время изводит меня воплями о капусте и брюкве. Вот и сейчас он принялся за свое, хоть бы кто-нибудь заткнул ему глотку самым большим из его кочанов»[45][95].

Калекам и нищим тоже приходилось постараться, чтобы их услышали. «Беззастенчивые попрошайки в лохмотьях, едва прикрывающих их наготу, бросаются преследовать любого, кто подал им хоть что-нибудь, моля и выпрашивая столь пылко и в таких выражениях, которые не трогают лишь сердце легкомысленного француза»[96], – пишет из Парижа Иоганн Фридрих Рейхардт (1752–1814), немецкий композитор, положивший на музыку «Лесного царя» Гёте. Рейхардт, по его собственным словам, всегда подавал милостыню нищим, однако даже он выходил из равновесия, когда крикуны напрямую вторгались в сферу его деятельности. Посетив Парижскую оперу в 1802 г., он изливал свое разочарование в письме: «Между актами появляются торговцы вразнос и начинают громко предлагать лимонад, оранжад, мороженое, фрукты… а другие – либретто, вечерние газеты, журналы и бинокли… к величайшему моему отчаянию. Это особенно противно слышать в такие дни, когда театр полон». После представления назойливые разносчики опять взялись за свое; сердце композитора, еще полное прекрасной музыки, трепещет от гнева: «Лишь отзвучало последнее трагическое слово, уличные торговцы подняли нестерпимый крик в фойе, терзая уши и сердце чувствительного слушателя»[97].

Отдельную группу составляли уличные музыканты, фокусники и шарманщики. Многие из них были родом из беднейших регионов Европы, таких как Испания и Южная Италия. Зачастую они приходили в города целыми семьями, чтобы заработать кое-какие деньги своей игрой. В Средние века они вносили в жизнь города приятное разнообразие; люди раннего Нового времени все чаще видели в них мучителей. Недовольство громкой музыкой чем дальше, тем больше смешивалось с социальными проблемами. Буржуазия чувствовала растущую угрозу со стороны бродячего пролетариата и оборонялась с таким ожесточением, которое сейчас трудно себе представить. Уличные артисты отвечали по-своему – они продолжали играть, намеренно создавая еще больше шума, чтобы отомстить за преследования и отторжение. Тесное соседство с людьми низкого социального статуса и иностранного происхождения стало вызывать у буржуазии особенную ненависть в XIX в. Расистская враждебность, страх перед понижением социального статуса и перед преступностью все теснее переплетались с желанием восстановить тишину.

Ярмарки были самыми шумными событиями раннего Нового времени, а кроме того, они предоставляли возможность пережить нечто совершенно новое, ведь они привлекали множество пришельцев издалека: фокусников и магов, бродячих артистов, комедиантов и, само собой разумеется, бесчисленное множество торговцев. Самые бурные аплодисменты доставались, конечно, артистам, огнеглотателям и канатным плясуньям. На их выступления многолюдная публика смотрела во все глаза, затаив дыхание, и оглушительно выражала свой восторг, когда номер удавался. Тут же предлагали свои услуги зубодеры, шарлатаны и цирюльники, а странствующие торговцы громко расхваливали чудесные мази и другие целительные средства: настойки на травах, морской лук, бедренец камнеломковый[46], жирные мази или знаменитый териак – препарат, в состав которого входили, кроме меда, опия и дягиля, еще более 300 ингредиентов и который якобы мог облегчить практически любые страдания[98]. На