– Гулять! – прорычала она каким-то недевичьим грубым голосом.

Папа, неужели ты не слышишь?

Я сидела на толстом матрасе, покрытым пыльным, грязным одеялом, и меня тошнило от ужаса. У стены был проржавевший железный умывальник и ведро для отхожих нужд, а над умывальником висел пыльный осколок зеркала. На ватных ногах я подошла к этому осколку и посмотрела на себя. В зеркале было мое обычное отражение. Вот же я! Вот я!

Девчонка вышла во двор, и к ней сразу подбежал мой друг Димка. Я видела все это на экране. Вообще Димке было двенадцать, но мы дружили, не чувствуя разницы в возрасте. Мама говорила, что он чем-то болеет. Его яйцеобразная голова была выбрита налысо. Может, конечно, его никто и не брил, а волосы сами выпали от неизвестной болезни. В школу он не ходил. Все время гулял на площадке.

Димка всегда улыбался, когда меня видел и смотрел выпученными, глупыми, но добрыми глазами. Почему глупыми? Да потому, что умный взгляд словно пронизывает тебя насквозь, делит на кусочки, взвешивает, и видно, что где-то за глазами слова собираются в мысли, и мысли бегут одна за другой.

У Димки мысли не бегали, они застывали на месте.

– Привет, Даш, – прокартавил он, – ты чего бледная такая, заболела?

Я застыла перед плазмой. Это же не я там! Он что ничего не понимает?!

Нет, он явно ничего не замечал и продолжал о чем-то спрашивать девчонку и улыбался своей дурацкой тупой улыбкой.

Она что-то неохотно буркнула в ответ.

– Дурак, дебил! – закричала я в отчаянии, начала бить по стенам и вопить.

Может, Димка все-таки услышал меня, потому что улыбка застыла, лицо вытянулось удивленно-задумчиво.

– Помогите! Помогите! – кричала я в истерике, и вдруг в глухой стене появилась дверь. Я могла бы поклясться, но раньше ее не было. Я навалилась на нее изо всех сил, и она неожиданно легко подалась, так легко, что я по инерции полетела вперед и оказалась на полу в длинном, темном коридоре. Может, это выход? Я побежала в темноту, плотно сжатую узкими стенами. Я бежала, выставив руки вперед, чтобы во что-нибудь не врезаться, и бежала до тех пор, пока больно не стукнулась о стену прямо перед собой.

Неужели тупик?

Господи, Господи, пожалуйста! Я стала ощупывать стену, оборачиваясь, прислушиваясь. Я боялась, что за мной гонятся. И вот холодный шар дверной ручки лег в мою горячую ладошку. Я повернула ручку, нажала плечом на дверной массив. Дверь сначала открывалась туго, хищно скрипела проржавевшими петлями, а потом вдруг пошла широко, резко выкинув меня в комнату. В мою комнату! И сразу захлопнулась, растворилась в стене.

Я чувствовала дикую слабость в ногах и несколько минут просто сидела на полу. Потом вскочила, подошла к шкафу и придирчиво осмотрела себя в зеркале, на всякий случай ущипнула два раза за плечо. Это была я! Я! Я!

Теперь я хочу обратиться к вам, взрослые, к настоящим и будущим родителям. Верьте своим детям, верьте в те кошмары, которые мучают их по ночам и будьте внимательны к их страхам.

Мама рассказывала, что ее брат, мой дядя, в детстве мучился от ночных кошмаров. Почти каждую ночь из угла комнаты появлялся огромный мешок с зияющей черной пастью. Он нависал над кроватью, пытаясь поглотить, засосать бедного мальчика.

Взрослые не придавали этому особого значения, ну переутомился ребенок, понервничал – вот и снится всякая ерунда.

А я теперь думаю, что, может, это был и не сон. Скорее всего, это был не сон, а все происходило на самом деле, как со мной.

Я была так рада, что снова дома. Вот мои учебники, вот мишка с сердечком в руках, которого подарила на день рождения моя подруга Алина, моя кровать.

Я выглянула в окно. Той девчонки не было. Димка стоял один посреди двора и пинал ногой сугроб.

Я боялась, что она где-то спряталась и накинется на меня из-за угла. У нее очень злые глаза, а значит, злая душа, потому что через глаза видно душу. Так говорит, наша классная. А злые души любят причинять боль.

– Папа! Папа! – закричала я.

– Чего? – донеслось с кухни. Я побежала туда.

Папа куда-то торопился. На ходу пил чай и давился бутербродом.

– Ты завтракала? – спросил он с набитым ртом и кивнул в сторону недоеденного куска колбасы на тарелке.

– Нет, – ответила я, голос дрожал. Папа положил колбасу на ломоть хлеба и протянул мне.

– Будешь?

– Нет.

Мне было не до еды.

Он пожал плечами и откусил сразу пол бутерброда.

– Пап, – выпалила я, – ночью меня украли и посадили в какой-то подвал.

Папа приподнял брови и посмотрел на меня. На его лице было недоумение, он даже перестал жевать.

– Но потом я выбралась.

Папа снова заработал челюстями.

– Телевизор меньше смотри, тогда кошмары сниться не будут, – пробубнил он.

Я хотела объяснить, что это никакой не сон, но папа начал одеваться на улицу.

– Я к маме. Поедешь со мной? – спросил он, завязывая ботинки.

Как же я была счастлива, что увижу мамочку! Уж она-то мне поверит!

Мы подъехали к роддому. Длинному бездушно прямоугольному зданию. Мама показалась в зарешеченном окне. Она держала перед собой сверток с красной рожицей и светилась от счастья.

Я подпрыгивала и махала рукой, чтобы мама меня лучше видела. Но она смотрела на папу и на красную рожицу, папа тоже смотрел на красную рожицу и на маму. Их взгляды перекрещивались, и получался как бы треугольник. Треугольник счастья. А я в него не попадала.

И тут я заметила в стене роддома дверь. До этого я ее не видела. Дверь была открыта и вела в бесконечный темный коридор. Меня потянуло туда со страшной силой. Я попыталась ухватиться за папу, но руки схватили только воздух. Я закричала. Но ни папа, ни мама меня не слышали. И не видели, что происходит.

Какая-то сила перемещала меня резкими рывками вглубь коридора. Родители были все дальше. Последнее, что я увидела – это та девчонка, похожая на меня. Она стояла рядом с папой и ковыряла носком ботинка снег на дорожке.

Дальше стало так темно, что я даже своих рук не видела. А меня все волокли по коридору, а потом впихнули в каменную ловушку. В ту самую, где я