не ахти, брать что ни попадя я не собирался, поэтому дело со свадьбой стало немного затягиваться. Но честно сказать, меня и затяжка эта вполне устраивала, потому что мог поостыть немного, угомониться, тихо-мирно присмотреться к своей будущей Пенелопе, а заодно и к завтрашним родственникам; а то мало еще чего напорешь в горячке... Так что хоть и ковал Гименей оковы мои ни шатко, ни валко, но на самом-то деле все, на мой взгляд, выходило совсем неплохо и было очень даже мне на руку.

А пока суд да дело, поселился я на окраине города, в старом и ветхом флигеле. В главном усадебном доме какие-то невестины родичи обитали, а старинную развалюшку – флигель – так и быть, на короткое время мне предоставили. Ну и ладно.

2

Постройка, в которой я поселился, была довольно просторным, двухкомнатным, давно уже не обитаемым помещением. Здесь за долгие годы накопилась пропасть всякого барахла: люстры, кресла, посуда, книжная дребедень, вышедшая из моды одежда, домашняя всякая утварь… Но, стоявшее в центре спаленки, роскошное старинное ложе – с голубым балдахином, на мощных львиных ногах – оказалась волшебно удобным, и я каждую ночь с настоящим восторгом забирался в постель.

А в гостиной, кроме того, что повсюду всякий хлам был навален, все стены, от низкого потолка до пола, как попало, иногда на чудных просто уровнях, были плотно увешаны всяческими гравюрами и эстампами, гобеленами и картинами, старинными и современными, приличного уровня и мазней откровенной... Впрочем, изредка совершенно чудесные вещицы отыскивались! И висела вся эта живописная «роскошь» так плотно, как если бы странный коллекционер был в первую очередь количеством, а не качеством озабочен.

Сплю я, вы знаете, плохо, часов пять от силы. Поэтому по вечерам, вернувшись из очередных занудных гостей (меня плотно знакомили со всевозможными родственниками, друзьями, приятелями и еще с каким-то совершенно уж непонятным народом), я устраивал себе, отдыха ради, небольшую экскурсию: расчищал самым варварским образом место, ставил возле одной из стен на две высоченных тумбы-колонны по яркой старинной керосиновой лампе (электричества не имелось), пододвигал поближе к стене престарое кресло-качалку, устраивался поудобнее с большой чашкой крепкого чая и принимался неторопливо рассматривать стенные сокровища.

Двигаясь таким образом по часовой стрелке, через некоторое время я оказался прямо напротив окна, где в узком проеме справа почему-то висела только одна картина, хоть место, по флигельным меркам, нашлось бы и для второй, и даже для третьей.

На картине этой был сумеречный пейзаж, унылый и безотрадный; он притягивал, завораживал и дергал за нервы одновременно.

В центре странного полотна змеилась – узкая, цвета меди – дорога. От дороги слева – лежало темно-лиловое, густо поросшее камышом и осокой… то ли озеро, то ли болотце; в глубине, за болотцем-озером, смутно, угрюмым призраком – дом просматривался, и даже, казалось, в мансарде чуть брезжит окошко. Или только казалось? А справа – простирался до самого горизонта лес осенний, мрачно-багровый, вызывающий не уходящее чувство опасности и тревоги. И над всей этой безрадостной, угрюмой местностью повисло грозное, предгрозовое небо, и казалось, крепкий ветер треплет кроны могучих деревьев, гнет камыш и осоку, рябит темную воду…

Я сидел и смотрел, смотрел… погружаясь все глубже и глубже в одиночество неизбывное, в глухую тоску – непонятную, безысходную... А еще чудилась мне в картине загадка какая-то. Ничем не объяснить, откуда такое ощущение возникало, но только было оно, было, неотвязно присутствовало, стучало в мозгу…

В таком мистическом трансе провел я всю ночь. Лег, когда первые проблески света уже появились. Спал отвратительно, все дрянь какая-то снилась. Встал только после полудня. Весь оставшийся день – лишь бы не оставаться дома – метался бесцельно, бездумно по ателье, мастерским, магазинам… а вечером, первый раз за все эти дни, никуда не пошел.

Жутко парило. Горячий штормовой ветер быстро натягивал с запада огромные мрачные тучи. Уже молнии то и дело сверкали, погромыхивало, и понятно было, что ливень совсем-совсем рядом. Но пока он не начался, распахнул я настежь окно, чтоб хоть немного духоту из комнаты выветрить, зажег лампы, уселся в кресло-качалку и стал снова пристально вглядываться в диковинную картину. Но только по-настоящему сосредоточился, как вдруг через распахнутое окно влетел в комнату святящийся огненный шар, размером с теннисный мячик, и повис в пространстве возле оконной рамы. Какое-то время шар висел неподвижно, от него исходило ровное оранжевое свечение и обжигающий жар. Потом шар внезапно ожил и стал медленно двигаться в мою сторону.

На меня будто ступор нашел. Даже пальцем пошевелить был не в силах. А шар приближался, и жар от него все сильней становился, все невыносимее… Последнее, что запомнил, была вспышка дьявольского огня и звук взрыва!..

3

Дорога была извилистой, кочковатой, двигаться в темноте стоило тяжких трудов: я непрерывно спотыкался, чудом не падал. Хорошо еще молнии непрерывно змеились, подсвечивая окрестность.

Еще шквалами налетал сильный ветер, грозно шумел в кронах огромных деревьев, бил в грудь и лицо, заставлял гнуться чуть не до земли. А далеко впереди, уже почти за болотом, силуэт чей-то смутно виднелся. Мне отчего-то непременно захотелось догнать незнакомца, и я, насколько возможно, прибавил шагу.

Неизвестный физически явно мне уступал, потому что я быстро стал к нему приближаться, и минут через сорок догнал-таки наконец. К моему удивлению это оказалась худенькая невысокая девушка; и только мы поравнялись, как она, даже не повернув головы, прокричала, перекрывая шум ветра:

– Неужто решился кто! Я думала, все до единого струсили. Даже не верится!

– Не струсили! – крикнул я зло, обиженный дерзким и несправедливым тоном. – Не струсили! А мы что, знакомы? И чего я должен бояться, темноты что ли?

И мы, смешно даже, стали орать друг на друга, как привычно ссорящиеся супруги.

– Не знаю. Может, и темноты. Ты же на сборище был! Я тебя, вроде, помню. Нет, ты же не женщина! Так что бояться тебе, в самом деле, кажется, нечего.

– Нет, не женщина, и как только ты догадалась. Но ни про какое сборище я и вправду не знаю. И помнить меня ты не можешь. А злишься, наверно, потому что у самой поджилки трясутся.

– Я! Перетрусила! Это там собрались одни трусы. Одни жалкие трусы! И ты с ними! О-о-ой!

Девушка коротко вскрикнула и внезапно стала падать в кювет с откоса дороги, еле я ее подхватил.

– Что случилось?

– Так больно. Так больно. Не отпускай меня. Не наступить. С ногой