начале XX века к тому, что они вскользь высказывались в пользу заключения в тюрьму людей, не совершивших никаких преступлений, и лишения их нормальной жизни на основании необоснованных убеждений, которые тогда были в моде в интеллектуальных кругах.

Учитывая концепцию знаний, распространенную среди многих элитных интеллектуалов, и распределение этих знаний, подразумеваемое этой концепцией, вряд ли удивительно, что они приходят к таким выводам. В самом деле, если исходить из противоположного предположения - что собственные великие достижения и компетентность ограничены узкой группой, выбивающейся из обширного спектра человеческих проблем, - это может стать серьезным препятствием для продвижения социальных крестовых походов, которые предвосхищают решения других людей, которые якобы должны быть бенефициарами таких крестовых походов, как стремление к социальной справедливости.

Ф.А. Хайек считал предположения интеллектуалов-крестоносцев "Роковым заблуждением" - так называется его книга на эту тему. Несмотря на то, что Хайек был знаковым человеком, выступавшим против предполагаемого превосходства интеллектуалов в качестве проводников или суррогатных лиц, принимающих решения за других людей, он был не одинок в своем неприятии идеи предполагаемой концентрации значимых знаний в интеллектуальной элите.

Профессор Милтон Фридман, еще один экономист, получивший Нобелевскую премию, отмечал, что такая честь может привести к предположениям о всемогуществе как общественности, так и самого лауреата:

Всемирный авторитет Нобелевской премии объясняется тем, что объявление о присуждении премии превращает ее лауреата в мгновенного эксперта для всех и каждого... Нет нужды говорить, что такое внимание льстит, но и развращает.

Другой нобелевский лауреат, профессор Джордж Стиглер (George J. Stigler), также заметил: "Полное собрание публичных заявлений, подписанных лауреатами, чья работа не дала им даже профессионального знакомства с проблемой, затронутой в заявлении, было бы очень большим и несколько удручающим". Он говорил о "нобелевских лауреатах, которые почти ежемесячно, а иногда и без всякого другого повода, выступают с суровыми ультиматами перед публикой".

Подобные предположения о всемогуществе присущи отнюдь не только нобелевским лауреатам. Профессор Фридман обнаружил, что подобные убеждения распространены среди видных деятелей и учреждений, продвигающих социальные крестовые походы, которые сейчас в моде:

Я разговаривал и спорил с представителями научных кругов, средств массовой информации, финансового сообщества, фондов, да мало ли с кем. Я был потрясен тем, что обнаружил. Это была невероятная степень интеллектуальной однородности, принятие стандартного набора взглядов с шаблонными ответами на каждое возражение, самодовольное удовлетворение от принадлежности к ин-группе.

Необычно, когда то, что критики говорят о некоторых людях, так похоже на то, что эти люди говорят о себе - в данном случае о том, как интеллектуальная элита чувствует свое превосходство над другими людьми. Эта закономерность восходит, по крайней мере, к XVIII веку и согласуется с тем, что Джон Мейнард Кейнс говорил в XX веке об интеллектуальном круге, к которому он принадлежал:

Мы полностью отказались от личной обязанности подчиняться общим правилам. Мы заявляли о своем праве судить каждый отдельный случай по существу, а также о мудрости, опыте и самообладании, чтобы делать это успешно... Перед Небом мы заявляли, что сами являемся судьей в своем деле.

Хотя в более поздние годы Кейнс признал некоторые проблемы такого подхода, он, тем не менее, сказал: "Однако, насколько я понимаю, уже слишком поздно что-то менять". Биограф Кейнса, коллега-экономист, который был его современником, отметил еще один аспект характера Кейнса, который уже давно был характерен для некоторых других представителей интеллектуальной элиты:

Он говорил на самые разные темы, по некоторым из которых он был глубоким экспертом, а по другим, возможно, почерпнул свои взгляды из нескольких страниц книги, в которую случайно заглянул. В обоих случаях от него исходила одинаковая атмосфера авторитета.

Различия в предположениях о распределении последующих знаний - это не просто случайный социальный курьез. Люди, стремящиеся к схожим целям, могут прийти к радикально разным выводам о способах достижения этих целей, если они имеют радикально разные убеждения о природе и распределении необходимых знаний. В некоторых случаях сами цели могут казаться возможными или невозможными в зависимости от того, какое распределение знаний потребуется для достижения этих целей.

 

ФАКТЫ И МИФЫ

Политика, основанная на концепции социальной справедливости, как правило, предполагает не только концентрацию значимых знаний в интеллектуальных элитах, но и концентрацию причин социально-экономического неравенства в таких людях, как руководители бизнеса, образовательных и других учреждений. Соответственно, программа социальной справедливости стремится сосредоточить свое внимание на исправлении институциональных и общественных дефектов путем наделения правительства полномочиями суррогатных лиц, принимающих решения, чтобы спасти жертв различных форм плохого обращения, забрав многие решения из рук других людей. Это включает в себя изъятие некоторых решений из рук самих предполагаемых жертв и передачу этих решений элитным суррогатам, чьи якобы более глубокие знания могут лучше защитить их интересы.

Эти упреки в принятии чужих решений ради собственного блага варьируются от решений о трудоустройстве и личных финансах до решений о жилье и ценностях, которые следует прививать своим детям.

Пропаганда таких исключений была характерна для эпохи прогрессизма в Америке начала XX века и продолжается до сих пор.

Вопросы трудоустройства

Одним из выдающихся первых прогрессистов, призывавших элиту к отмене чужих решений, был Уолтер Э. Вейл, окончивший колледж в 19 лет, получивший степень доктора философии и сделавший карьеру академика и журналиста. Он явно принадлежал к интеллектуальной элите и посвятил свои таланты борьбе за "социализированную демократию", в которой работники были бы защищены от "великих межгосударственных корпораций", среди прочих опасностей и ограничений. Например:

Закон, запрещающий женщине работать ночью на текстильных фабриках, скорее увеличивает, чем ограничивает ее свободу, просто потому, что он отнимает у работодателя его прежнее право заставлять ее экономическим давлением работать ночью, когда она предпочитает работать днем.

Очевидно, что Уолтер Э. Вейл считал, что работодатель отнимает у этой женщины свободу, а такие люди, как он, хотят ее вернуть - хотя именно работодатель предложил ей выбор, а такие суррогаты, как Вейл, хотели отнять ее выбор. Для интеллектуальной элиты, которая видит, что значимые для общества знания сосредоточены в таких людях, как они сами, это может иметь смысл. Но люди, которые видят, что знания о последствиях широко распространены среди населения в целом, могут прийти к противоположному выводу - уже упоминавшемуся - что "дурак может надеть пальто лучше, чем мудрец сделает это за него". Или она.

Законы о минимальной заработной плате - еще один пример того, как интеллектуальная элита и сторонники социальной справедливости выступают в роли суррогатных лиц, принимающих решения, предвосхищая решения как работодателей, так и работников. Как отмечалось в главе 3, уровень безработицы среди чернокожих 16- и 17-летних юношей составлял менее 10 % в 1948 году, когда инфляция сделала закон о минимальной заработной плате неэффективным. Но после того как серия повышений минимальной заработной платы, начиная