В последний путь Дора отправилась в светло-розовом платье, тонкая, нежная, напоминающая увядший цветок лилии. Я воспользовался ее косметикой и оттенил румянами щеки и подвел губы алым кармином.

Отец Майерс вместе со мной донес гроб до маленького семейного кладбища, и мы опустили его в землю в окружении маленькой траурной церемонии – Оливера, старика Стюарта, конюха, егеря и нескольких служанок.

Оливер был напряжен настолько, что скулы на лице заострились, а опустевший взгляд смотрел вдаль. По его щеке катилась одна-единственная слеза.

Во время похорон он не произнес ни единого слова.

Мне больше незачем было оставаться в Кинс-холле. Викарий обещал подкинуть меня до города, где я могу нанять дилижанс до Лондона.

Оливер сдержал обещание и не стал препятствовать мне в мастерской. Я собрал все альбомы Доры и аккуратно упаковал в свой дорожный саквояж. Сверху я положил свой портрет – последний ее подарок. Последняя память.

Я закрыл саквояж и сел на кровать.

Как все это было… бессмысленно. Я всегда недооценивал Дору, считал ее дурочкой, слишком поверхностной и влюбленной в жизнь, столь несправедливую к ней. И ко всем нам. И только сейчас, потеряв ее, я осознавал, чем она была для меня. Целым миром. Единственной оставшейся у меня семьей.

Я – последний Хэйзел. Я попробовал произнести это про себя и криво усмехнулся. Так себе титул.

Ужасный из меня получился брат.

Но… Я вспомнил, как кисть Доры легкой бабочкой порхала над бумагой. Как радостно она улыбалась, поднимая на меня взгляд.

Может быть, в последние ее дни я смог исправить хоть что-то.

Может быть, это я был призраком, явившимся к ней, чтобы о чем-то напомнить.

Пора было ехать домой.

Отец Майерс дождался, пока я попрощаюсь с Оливером – тот провожал меня с явным облегчением, – и закинул мой саквояж в повозку. На козлы он сел сам, и я, поразмыслив, устроился рядом с ним.

Большую часть пути мы проехали молча.

Но уже на подъезде к Милтон-Китсу он вдруг заговорил:

– О вас ходят разные слухи, мистер Хэйзел. Говорят, вы связались с Валентайном Смитом?

– Он мой компаньон, – удивленно ответил я.

– Вы знаете, что занимаетесь опасным делом. Если вас вздумают посадить за богохульство…

– Мы не нарушаем закон, отец Майерс, – твердо ответил я. – Мы – простые гробовщики.

– Простыми вас не назовешь… – вздохнул викарий. – Что ж. Я попрошу вас только об одном: если когда-нибудь те силы, с которыми вы играете, выйдут из-под контроля, обратитесь ко мне. До Лондона путь неблизкий, но я смогу до вас добраться в течение нескольких дней.

– А почему вы…

– Я, если так можно выразиться, обратная сторона Валентайна Смита, – он усмехнулся, поймав мой взгляд. – Он призывает призраков и вступает с ними в контакт, что, конечно, категорически запрещено нашей церковью. А я, в свою очередь, могу их изгнать.

– Вы экзорцист?

– Не люблю это слово. Предпочитаю просто «отец Майерс».

Я кивнул.

– Что ж, я надеюсь, что вы запомните мои слова. Вот здесь я вас высажу, вам помогут найти дилижанс. И передайте Валентайну мое благословение. Интуиция подсказывает, что оно ему пригодится…

– Благодарю, отец Майерс… – я все еще был слишком растерян, чтобы сказать что-то кроме дежурных слов.

Отец Майерс благословил меня и тронул вожжи.

В Лондон я вернулся в глухой ночи. Ураган не унимался, дождь лил стеной, и за те несколько минут, что я шел от дилижанса к двери, я успел промокнуть до нитки.

Миссис Раджани при виде меня всплеснула руками и побежала готовить горячую ванну. Пока она суетилась, я скинул на вешалку плащ и шляпу, сбросил ботинки и босиком прошел в гостиную.

Сев перед камином, я опустил лоб на руки. Мне впервые за долгое время захотелось выпить.

Мистер Ч. М. Блэк опустился в соседнее кресло.

– Если вам нужно поговорить… – начал он.

– Дора умерла, – сухо ответил я. – Моя сестра. Ее больше нет.

– Ох, милый мастер Дориан! – воскликнула миссис Раджани, входя в комнату.

В следующее мгновение ее теплые смуглые руки обняли меня со спины. Мистер Блэк соскользнул с кресла и прикоснулся рукой к моему лицу – я не мог почувствовать его, но уловил движение воздуха.

– Плачьте, плачьте, мастер Дориан, – приговаривала миссис Раджани. – Надо обязательно оплакать душу, чтобы ушла на хорошее перерождение.

– Скорбь очищает, Дориан, – тихо сказал мистер Блэк. – Вы знаете это как никто другой.

От их слов у меня в груди словно что-то лопнуло. Слезы сами полились из глаз. Я уткнулся лицом в плечо миссис Раджани и позволил горю затопить мое сердце.

Глава 5

Ожерелье из черного гагата

Говорят, что англичане всегда недовольны погодой. В таком случае в последнее время я был чудовищно стереотипным англичанином, потому что жаловался буквально на каждую мелочь.

В ноябре Лондон поливало так, что солнце оставило даже слабые попытки пробиться сквозь тучи. Все затянула серая хмарь. Я промерзал до костей и чувствовал себя заболевающим. С какой бы радостью я заперся на все темное время дома и не показывал носа на улицу до первого снега!

Только совесть и христианское милосердие мешали мне так поступить и сбросить на Валентайна все хлопоты по текущим делам. Их было немало – в нашем климате ноябрь является одной из наиболее частых причин для скоропостижной смерти. Валентайн и без того освободил меня от забот по подготовке гробов и запирался в могильнике в одиночестве (иногда в компании свежих трупов), целыми днями стуча молотком.

Наше дело процветало, траурные наряды и посмертные фотографии привлекали клиентов, и Валентайн вечерами довольно что-то подсчитывал и записывал в записную книжку, хранящую его грандиозные планы.

Мои жалобы на непогоду, холода и тяготы жизни он воспринимал со стоицизмом, достойным античных философов, и щедро тратился на уголь для печи, чтобы хотя бы в главном зале сохранялось тепло. Обедать мы теперь ходили исключительно в паб по соседству, потому что мысль о том, чтобы преодолеть хоть небольшое расстояние по этим холодам, вселяла в меня ужас.

Мистер Ч. М. Блэк, в силу своей призрачной природы, был намного менее добр ко мне. Каждое утро он заявлялся ко мне в спальню и бесстыдно требовал моего пробуждения. Где это видано, чтобы к джентльмену так беззастенчиво вламывались по утрам? Мистер Блэк не имел возможности потеребить меня за плечо, но его глубокий низкий голос набатом вбивался в мою гудящую от мигреней голову и не унимался, пока я не спущу с кровати ноги. Иногда он бессовестно пользовался привилегиями призрачного состояния