Однако их совместным выступлениям суждено было закончиться – чтобы стать «полноценным» пилотом, Паркс начал гоняться на одноместном автомобиле и попал в аварию в Спа. Из-за этого страшного происшествия ему пришлось два года восстанавливаться после сложного перелома ноги и травмы колена[105].

Лишившись надежного товарища в лице Паркса, Скарфиотти стал искать себя в других гонках. Он начал выступать в «Формуле-1» и не хотел признавать, что для «Формулы» ему не хватает точности пилотирования. Когда на следующий год Людовико попросил найти ему другую машину для Гран-при Италии, поползли слухи о его уходе из команды. Тогда мне написал Джанни Аньелли, интересовавшийся карьерой своего кузена Людовико. «Все в порядке, – сказал Аньелли, – он готов отказаться от “Формулы-1”». Но Скарфиотти не смог справиться со своим желанием. Он ушел из Ferrari в поисках лучшей доли. Однако ни в английской, ни в немецкой командах не получил того, чего хотел. Я услышал об этом, и мы уже подготовили к его возвращению новенькие красные спорткары, от которых Скарфиотти не успел отвыкнуть. Об этом почти никто не знал. Но исполнить наши планы помешал обломок скалы в Россфельде, который стал смертельным для Людовико, несшегося на обезумевшей белой машине[106]. Он был хорошим парнем, почти не совершавшим ошибок в гонках, и очень покладистым, хотя и с характером, но судьба не дала ему шанса снова начать побеждать в гонках на выносливость и почувствовать себя счастливым; да и в личной жизни, больше похожей на американские горки, ему не слишком везло.

Паркс тем временем оправился от аварии и уже без Скарфиотти перешел в Scuderia Filipinetti, а потом в гоночное подразделение Lancia, где поучаствовал в создании автомобиля Stratos с двигателем Dino, ярко проявившим себя на ралли. Августовской ночью 1977 года под проливным дождем на дороге в Турин машина Майка столкнулась с грузовиком. И случилась трагедия.

Судьба Скарфиотти какими-то невидимыми нитями связана с судьбой другого итальянца, Лоренцо Бандини. Лоренцо прекрасно разбирался в автомобилях (он долго работал механиком), легко и мастерски пилотировал машины любого типа и обладал исключительным самолюбием. Это роднило его с Ричи Гинтером, но мне казалось, что он больше напоминает Питера Коллинза. Я ценил его за характер, доверие к нам и преданность команде.

Помню тот майский день 1967 года. Сидя в своем кабинете в Маранелло, я досматривал по телевизору Гран-при Монако. И когда над заливом Монте-Карло вырос большой черный гриб дыма, сразу почувствовал, что это одна из моих машин, хотя Пьеро Казуччи – выдающийся комментатор тех лет – еще не успел объявить об аварии. Я почему-то понял, что горит именно Бандини. И был уверен – это конец.

Дней за 10 до Гран-при Лоренцо делился со мной своими опасениями. Его беспокоила конкуренция с товарищем по команде, Скарфиотти. Бандини чувствовал, что они стали ярыми противниками с того самого дня в сентябре 1966 года в Монце, когда Людовико триумфально выступил на Гран-при Италии. Победа Скарфиотти на P4 в гонке «1000 километров Монцы» перед самым Гран-при Монако подлила масла в огонь соперничества. В Монте-Карло Бандини хотел выступить спокойно, чтобы соперник не сидел у него на хвосте. Лоренцо не говорил этого прямо, но я понимал: он видел, что у Скарфиотти есть все, чего у него самого никогда не было. Людовико вырос в богатой семье, заранее знал, что его ждет обеспеченное будущее, хотя и сам был готов заявить о себе, рискуя жизнью. И Лоренцо чувствовал это очень остро. Он завидовал партнеру по команде, ставшему гонщиком просто ради удовольствия. В то время как для Лоренцо, сына бедного механика, который поверил заманчивым обещаниям Итало Бальбо (о котором я расскажу позднее) и переехал, как и многие его соотечественники, в поисках лучшего будущего с «Четвертого побережья»[107] в деревушку Сан-Кассиано региона Эмилия-Романья, гонки были шансом вырваться из нищеты.

В 10 лет Лоренцо вернулся в родную страну, и трудная, но мирная жизнь в ливийском Эль-Мардже стала казаться ему просто райской. В первые годы войны он потерял отца. Джованни Бандини похитили, и многие месяцы о нем ничего не было известно. Потом его застрелили члены вооруженной банды, которых в то время орудовало немало[108]. В 1945 году жизнь не стала легче. Двенадцатилетний Лоренцо работал в ремонтной мастерской в своей деревне, а потом переехал в Милан и устроился на работу в гараж «Рекс». Он питался бутербродами и часто ночевал на заднем сиденье машин, оставленных в мастерской. А потом влюбился в дочь хозяина, Маргариту. Лоренцо упорно работал, борясь за свою мечту, и наконец занял денег у друга, чтобы купить свой первый гоночный автомобиль. Когда его имя стало известным, другой «Б» – Багетти – встал у него на пути[109]. Но упрямого Бандини это не остановило.

Я помню разного Лоренцо: того, которому не давали покоя притязания ненасытного Сёртиса, и того, который просил меня ни много ни мало гарантировать ему статус первого номера команды перед трагической гонкой в Монте-Карло. Я согласился. И поэтому отправил на гонку только что присоединившегося к команде молодого новозеландца Криса Эймона, а не Скарфиотти. Но оказалось, что Людовико вместо того, чтобы уехать на Сицилию для подготовки к «Тарга Флорио», пожаловал в Монте-Карло. Лоренцо, мягко говоря, удивился. Он очень хотел победить. Просто думать ни о чем больше не мог.

Лоренцо пообещал себе: 1967 год станет его годом. Бандини уже был символом итальянского автоспорта, и на обочинах трасс ему рукоплескали тысячи болельщиц. Этот юноша с тонкими чертами лица, гордость Маргариты, быстро очаровал зрителей. Однако он оставался простым человеком и мечтал о простых вещах. Незадолго до Монте-Карло Лоренцо вложил все заработанные за последнее время деньги в ферму в Бризигелле, неподалеку от Сан-Кассиано. Самостоятельно расчистив землю трактором, начал выращивать виноград и делать хорошее вино. Он даже как-то принес мне несколько бутылок. «Когда я перестану гоняться за вас, – говорил Лоренцо, – стану фермером». Так он хотел вознаградить себя за трудное детство, нищую жизнь на берегу Средиземного моря, где итальянцы пытались приручить пустыню, скрывающую под песчаными складками черное золото. Оно могло решить исход битвы между Роммелем и Монтгомери[110], но нефтяные фонтаны, словно в насмешку, забили только тогда, когда колонистам, таким как Элена и Джованни Бандини, пришлось вернуться в родную деревню еще беднее, чем раньше.

Хорошо известно, что я симпатизирую гонщикам, которые начинали карьеру на мотоцикле: они отлично разбираются в механике, уже имеют опыт гонок, привыкли к скорости, не обделены гоночным инстинктом и, что крайне важно, скромны и трудолюбивы. Всеми этими достоинствами обладал Джон Сёртис. Мне нравились его техника, азарт и характер – в гонках он боролся до последнего. Мне нравилось, что он серьезно относился к делу: разбирал маршрут и тщательно готовился. Не упускал ни одной детали, педантично изучал противников, их машины, особенности трассы. Старался учесть каждую мелочь, за счет которой можно получить преимущество. Так же Джон относился и к машине: он никогда не был ею полностью доволен, потому что знал – всегда можно что-то еще чуть-чуть улучшить, даже если здравый смысл и самый точный расчет говорят обратное.

В каждой гонке, от начала и до конца, Большой Джон сохранял максимальную мотивацию. Он хорошо знал, что такое спортивное благородство, и никогда не жалел себя. Сёртиз, семикратный к тому времени чемпион мира на мотоцикле, выиграл