и ел ослиную колбасу, копченую!! — Оля, изволь ехать на воздух. Умоляю тебя. Экспрессы не посылай, бесплодно: идут 9 дней, тише заказных. Оля, выбрось из сердца, что я могу измениться к тебе: я _н_е_ могу! Свет мой, я безоглядно, огромно люблю тебя, — или ты еще не умеешь понять меня?! Ты для меня — _в_с_е. Мне тихо, чудесно нежно с тобой, когда читаю твои письма, вот такие, как это от 20, где ты мечтаешь со мной. Я люблю радостную тебя, смеющуюся, веселую, — ах, Олёк, милая моя… Благодарю за «грозу» в письме, за отсветы. Благодарю за фото, я их нежно целую — тебя, моя славочка, рад, что «пасхалики» ласкают. С[ергей] М[ихеевич] получил твое письмо, когда ответит…!? Я всегда ласков, когда о тебе думаю. Прошу: будь же покойна за меня. Газеты «Новое слово» у меня нет со статьей, о чем пишешь.

7 вечера, надо сдать на почту, а то — до понедельника. Я _в_с_е_ сказал тебе в письмах — от 15-го и 18-го мая. Да, был у меня один приятель, преданный. Как раз я писал тебе письмо о «влияниях» творческих. Пропуская «личное» — к тебе — прочитал ему, каким влияниям подвергался я и наши классики. Он постеснялся тогда просить — оставить ему копию. Получил — письмо — просит те строки. Но у меня не бывает копий, а припомнить не могу. Пишет: «это же очень важно — и о вас, и — как „литературный образец“». Ну, тебя удовлетворил этот «образец»?

Помни, Олюша: я тебе, кажется, _в_с_е_ сказал о творчестве, не дал лишь «примеров» обработки тем. Но с твоим чутьем к искусству — ты все сумеешь. Целую, ласкаю, крещу, душу нежно — «сиренью», которая ждет тебя. Ольга, ты мне так нужна, так дорога мне… — и Господи, когда же я тебе сердце свое показать сумею?! Чтобы ты поверила… _к_т_о_ ты для меня!? А на тоску мою не обращай внимания… — это прирожденность моя, это — недовольство собой, это — ожидание «захвата» работой, как всегда, всегда… Ну, милая моя новорожденка, будь радостна, верь, — я всегда с тобой. Всегда, на-всегда. Писал 8-го, а потом 15-го, но в этот промежуток писал Сереже — о тебе все, о тебе, о тебе… Ну, засияй, вот так… — о, как ты чудесна, как ласкова, нежна, как — вся _м_о_я! Благодарю Господа за радость встречи с тобой, за незаслуженное счастье. Любимая, вечная моя… Оля, Ольга, Ольгуночка!!!.. Целую, всю-всю.

Твой Ваня

Нет времени проверить, спешу на почту. Если бы Сережа достал для тебя гардению! Или — апельсинчик привитой! Я был бы так счастлив, — покоен!

195

О. А. Бредиус-Субботина — И. С. Шмелеву

27. V.42[284]

Милуша мой, чудесный Ваня!

Из келейки своей пишу тебе, смотрю на пасхалики твои, ласкаю взглядом, о тебе думаю… Всегда, всегда! О. Дионисий не приедет. Были с мамой у зубника, но т. к. опухоль, то он не рвал. Мама очень мучается (28.V)[285]. Зашли на минутку к Фасе, чайку попили, отдохнули и домой. Фася взята тобой… Вся! Переживает, думаю, похожее на мое давно, давно… Прочла «Няню» (* Мама ей свою дала почитать.) и говорит: «все время думаю о „Няне“, была у меня сестра в гостях, смеется, что я только „Няней“ и грежу… чудно как он пишет, и как это так придумать!»(* «придумать» — так детски!) Я спросила: «нравится Вам Ш.? А прочтете „Пути Небесные“ и совсем никогда больше не перестанете думать…» Мне на один момент захотелось сказать ей, _к_а_к_о_й_ ты! Какой ты и ко мне… Ну, гордость, м. б. моя… И просто так через край, что на кого-нибудь плеснуть захотелось!.. Но я удержалась. И как же заныло сладко сердце от этой волны, удержанной волны воспоминаний о тебе… Да, Иван, мы до странности похожи друг на друга… Легко ли это в жизни? Я не знаю. Иногда до жути мы — одно.

Ваня, я так измучилась, ожидая твоих писем. Но перед Троицей я получила чудное письмо твое… Мы были в Гааге. И впервые после долгого-долгого промежутка я была за всенощной. Мне казалось, что я с тобой. Я тебя близко ощущала.

Я люблю всенощную летнюю, открытые окна, звонкий какой-то храм. И свет дня еще не ушедшего, и свечки, и звуки с улицы… стрижей крики. Пустоватый храм.

Не было этого у Дионисия… У него всегда темно. Был день, совсем светло, а они затемнили, не любит он электричество, горели убого свечки. Полумрак. Запели «Ныне отпущаеши»… Я вспомнила тебя и эту твою молитву, и вспомнила еще «Свете тихий» и затосковала по этой перекрестной дороге в «хлебах»… Я вспомнила тот сельский храм и все, все… И захотелось этой дали из окошка церкви и… стрижей… Грустно так стало. И вдруг… «я-ко виидеста оочи мои…» и ясно так стрижиный визг! Я не говорила себе… Но когда вышли мы, то я увидела их много, кружащимися, чиркающими — задевающими землю… Утром за обедней было много цветов, березок, травы, но мало света… Я о тебе молилась… Мне хорошо было. Тихо. Но я умом не могла постигнуть, разъяснить своей жизни. И я сказала только: «Господи, покажи мне, дай мне силы, пусть следующее письмо Вани даст мне намек, м. б. я найду ответ на вопросы»… Я очень устала. Мы уезжали быстро, почти не сидели у матушки. Сережа был тоже. «Ах, тебе письмо привез!» Я вся затрепетала. Я думала: «какое?»: «Злое»? «Хорошее?» «Простил?» «Или я права, и он отходит?» Я читала его еще в гаагском трамвае, не утерпела до дома… О, какое дивное письмо твое от 16-го V! Ты все мне сказал! И ты ответил на мой немой вопрос… Я знаю, что чтобы ни стало, но я должна принять то, на что ты настойчиво мне указываешь, ты как бы совесть моя! Я приму это, Ваня. И пусть не будет тоски и томленья. И что, и как дальше… пусть покажет Господь. Я не должна томиться, страдать, «трепыхаться», — ты сказал мне это на мой немой вопрос… Я страшусь выговорить это слово «т_в_о_р_и_т_ь». Но я попробую!

Мне так удивительно твое письмо. Оно такое замечательное, и если бы ты знал мое состояние души к моменту его получения, то ты понял бы меня и теперь… У меня много картин. Одна перебивает другую. Я боюсь их забыть, утратить. Я иногда на каком-нибудь обрывке бумаги, в кухне, или где попало, записываю поразившие меня мысли, сравнения, определения, просто