— Есть работа, полковник. — сказал я ровным голосом, мой рот растянулся в хищной улыбке. — Выполнишь одну — дам больше.

Мои слова привлекли всё внимание Себастьяна. Он тоже заулыбался, а затем покачал головой и вздохнул.

— Я киллер. Не забыл? У меня очень узкая специальность, подразумевающая кое-какое дельце. — сказал Моран, выкинув бычок.

Я продолжал улыбаться, снова греясь под редкими лучами тепла.

— Я знаю, что нравлюсь тебе. Так что я рассчитываю, что ты согласишься составить мне компанию в будущем. — я замечаю, как уголки губ полковника всё сильнее растягиваются против его воли. — Я, конечно, не Джим, но хоть что-то. И я уж точно не дам тебе заскучать.

Моран прокашлялся и запрокинул голову, глядя на звёзды. Из его рта всё ещё шёл сигаретный дымок.

— Как я могу отказать самому Эдварду Мориарти? — ухмыльнулся он. — Единственному и неповторимому.

Я победно оскалился, довольный заключённой сделкой. Однако, весь мой азарт растёкся. Единственному и неповторимомуу. Единственному. Одному.

— Да уж, — с новой грустью вздохнул я. — Единственному, так это точно.

Моран одарил меня сочувствующим взглядом.

— Но это не конец. — его голос тоже лишился ехидства. — Ты всё ещё Мориарти.

Меня это огорчало, но и с той же силой вдохновляло.

Дальше наши с Себастьяном поминки вылились в затяжное бессовестное пьянство. Мы несколько дней почти не вылезали из моих апартаментов, залечивая душевные раны спиртным. Как мне признался полковник, он в каком-то роде тоже обижался на Джима, потому что тот тоже в каком-то роде бросил его.

— Но, возможно, — выставив указательный палец вперёд, произнёс киллер. — он и это продумал. Знал, что я в скором времени отыщу тебя и стану агитировать за продолжение его дела.

— А ты агитируешь? — едва соображая, спросил я.

Моран активно запротестовал головой.

— Не-а. — он откинулся на спинку дивана, смачно рыгнув. — Пока я просто с тобой бухаю.

Я узнал всё, что хотел узнать: о последних месяцах Джима, последних его делах. Из этих наших бесед я узнал кое-что, что разъяснило мне причину странного поведения Майкрофта, начиная с последнего Рождества. Себастьян поведал мне, что Джим наносил визит на какой-то секретный правительственный объект, где встречался с Холмсом-старшим аккурат 24 декабря. Я помню, что я ощутил какой-то странно знакомый осадок на политике, но так и не понял, что это было. Ну, конечно, Майкрофт утаил это от меня. А ещё он на протяжении месяца, начиная с середины марта, таил от меня моего дядю, похищенного спецслужбой. Моран рассказал, как пытался вызвалить его, но Джим умудрился связаться с ним и дал приказ отступить. Он знал, что в конце-концов его отпустят. А ещё ему было в радость кормиться сведениями о Шерлоке, которые ему сливали. Короче говоря, получается, что я пропустил всё и сразу, пока был в депрессивном коконе. Класс.

Не знаю, что длилось дольше: мои внезапные приступы плача или затишье перед ними. Общество Себастьяна стало таким нужным бальзамом для души. Мы могли говорить и о военном деле, и о преступном, и о Джиме. О последнем, конечно, чаще всего. Но с Мораном переживать этот кризис было легче.

В какую-то из ночей я затащил его в свою постель. Он не стал возражать или отнекиваться. Он отымел меня так, как я его попросил: сзади, жёстко и быстро. Мои чувства на этот счёт предсказуемы: без всяких сомнений я поддался ностальгии.

Короче, мы избавлялись от стресса по всякому: ели фастфуд (нам пришлось очень долго взвешивать «за» и «против», ведь мы оба были жертвами кадетской установки), пили (даже понадобилось одолжить пару бутылочек из бара на первом этаже), играли в мою приставку (наконец-то она пригодилась), трахались. Последнему греху мы предавались удивительно часто и с не менее удивительным рвением. Я то понятно любитель этого дела, но от Себастьяна я такого энтузиазма не ожидал. Может потому что большую часть времени мы были в дрова, а может потому что он тоже дал себе волю.

Чаще после очередного раза мы продолжали валяться в постели. Себастьян курил, а я просто пялился в потолок, ощущая, как глаза снова намокают.

— Эй, — полковник пихает меня в бок. — я всего на пять минут из тебя член вытащил, а ты уже весь в слезах.

Из меня сам собой вырывается смешок. Я закатываю глаза, вытирая их о подушку.

— Если прожжёшь мне кровать, я разберу твою винтовку и спрячу. — пригрозил я.

Моран ухмыляется, выпуская дым.

— Угрожаешь как Дж… — он осёкся. — Бля. Прости.

Я рвано вздыхаю.

— Ничего. — мой голос утопает в грусти.

Мои смешанные эмоции по поводу смерти дяди были следствием амбивалентности моей к нему привязанности. Я осознавал, что мир только выиграл от того, что Дьявол его покинул, и, логично было бы предположить, что выиграл и я, ведь теперь он никак не мог на меня повлиять, и я мог не думать о тёмной стороне и всех её соблазнах. Однако, всё было совсем не так. Джим оставил не просто клеймо на моём теле, он дал нужный толчок моему разуму, поэтому его смерть для моего сознания ничего не меняла. Лишь моё сердце страдало от потери. И пока я не давал себе распоясаться, моя душа депрессовала.

В таком застое мы с Себом провели что-то около недели. И я бы продолжил лежать со стеклянными глазами, если бы в один день Моран не собрал весь скопившийся мусор и не выкинул его прочь. Я оглядел заметно опустевший лофт.

— Вставай. — сказал мне полковник.

Я никак не отреагировал. Тогда он схватил меня за ногу и протащил по всей площади первого этажа в ванную, где облил холодной водой.

— Охренел?! — заорал я, насквозь промокший, как пёс после дождя.

В глазах Себастьяна поселилась серьёзность. Он с каменным лицом продолжил лить на меня ледяную воду.

— Пока не просохнешь и не возьмёшь себя в руки, буду держать тебя здесь. — поставил меня перед фактом киллер.

Я пытался отбиться, но в моём состоянии провал был предопределён.

— Ты вообще, что ли?! Блядь! — вода заливала и глаза, и рот. — Нахрен иди!

— Пострадал и хватит. — спокойно говорил Себастьян. — Нытьём ничего не решить. Если и дальше будешь так себя вести, то похеришь весь свой потенциал. — я фыркнул, злобно скалясь. — Я не собираюсь с тобой нянчиться. Если хочешь быть авторитетным боссом, то веди себя соответственно.

Я мягко говоря охренел от такого перепада. Мне хотелось возражать, настаивать на своём и воевать за свободу. Прийти к соглашению с самим собой — самое сложное. Я сидел весь мокрый на холодном кафеле