Это я и сделал.

Наконец я убедился, что мой полет в сторону Луны достиг цели, и закрыл окна. И не чувствовал никакого страха, никакого неприятного ощущения, просто решил сидеть в этой маленькой клеточке вещества среди беспредельного пространства, пока не достигну Земли. Нагреватель достаточно отеплил шар, воздух был освежен кислородом, и, за исключением слабого прилива крови к голове, который я постоянно ощущал с тех пор, как удалился от Земли, я чувствовал себя физически довольно хорошо.

Я решил беречь свет и погасил его. Пришлось сидеть в темноте при блеске Земли в мерцании звезд. Кругом была такая тишина, что я чувствовал себя единственным существом во Вселенной, хотя – странно! – чувство одиночества или страха было не больше, чем если бы я лежал в постели на Земле. Это казалось мне очень странным, так как в последние часы моего пребывания в кратере Луны я испытывал мучительное чувство одиночества…

Невероятно, но это так: тот промежуток времени, который я провел в пространстве, совершенно не походил на земное время. Иногда мне казалось, что я восседаю в неизмеримой вечности, подобно какому-то богу на листе лотоса, а иногда, наоборот, мой полет с Луны на Землю казался мне лишь мгновением. В действительности же полет продолжался несколько недель. Но в этот отрезок времени я вложил все свои волнения, чувство голода и страха. Я парил со странным ощущением шири и свободы, думая обо всем пережитом, о моей жизни, мотивах и сокровенной сущности моего существа. Мне казалось, что я расту, что я неподвижен, что я лечу среди звезд, но все время я помнил о ничтожестве Земли и моей жизни на ней.

Я не смогу объяснить всего, что я чувствовал и думал. Без сомнения, все это результат тех необычных физических условий, в которых я находился. Я изложу свои мысли без всяких комментариев. Самым странным было то, что я сомневался в собственном тождестве. Я, если можно так выразиться, диссоциировался от Бедфорда. Я смотрел на Бедфорда как на тривиальную, случайную вещь, с которой я почему-то связан. Я считал Бедфорда во многих отношениях ослом или жалким животным, между тем как раньше я гордился тем, что он незаурядная, сильная личность. Он для меня был не просто ослом, но потомком многих поколений ослов. Я обозревал его школьные дни, его возмужалость, его первую любовь так же, как рассматривают действия муравья в песке… Кое-что из этого прозрения, к сожалению, осталось во мне, и я сомневаюсь, чтобы я когда-нибудь снова стал таким же самодовольным, как прежде. Но в то время это меня нисколько не мучило, потому что я был убежден, что я не в большей мере Бедфорд, чем кто-либо иной, и что я только дух, парящий в молчаливом, невозмутимом пространстве. Какое мне дело до Бедфорда? Я не ответствен за него.

Сначала я боролся с этим забавным представлением. Я старался вызвать разные воспоминания, нежные или сильные эмоции; я думал, что если я вспомню какое-нибудь сильное чувство, то это состояние кончится. Но я не мог этого сделать. Я видел перед собой Бедфорда, быстро сбегающего вниз по Чэнсери-Лэн, со шляпой, сдвинутой на затылок, с развевающимися фалдами сюртука, на свой публичный экзамен. Я видел, как он в толпе молодежи здоровается с товарищами. Неужели это я? Я видел Бедфорда в тот же вечер в гостиной какой-то дамы: испачканная шляпа его лежала на столе, а он сам почему-то плакал. Разве это я? Я видел его рядом с этой дамой, они о чем-то возбужденно говорили, но оба казались мне посторонними. Я видел Бедфорда, спешащего в Лимпн, чтобы сочинять на досуге пьесу, и знакомящегося с Кейвором, работающего в кожаной куртке над шаром; видел его, уходящего в Кентербери из страха перед полетом. Неужели это я? Я не верил этому.

Я думал, что это галлюцинация, происходящая от моего одиночества и оттого, что я потерял всякий вес и чувство сопротивления. Я старался вернуть себе это чувство, ударяясь о шар, щипал себя и перебирал пальцами. Я даже зажег свет, схватил порванный листок газеты «Ллойдс ньюс» и прочел убедительно реалистические объявления о велосипеде, о джентльмене с частными средствами и о бедствующей леди, продающей фамильные вилки и ложки. «Без сомнения, их очень много, – говорил я себе. – Вот это твой мир, ты Бедфорд, и ты возвращаешься, чтобы жить среди подобных тебе существ». Но какой-то внутренний голос все же доказывал: «Это не ты читаешь, это Бедфорд, а ты не Бедфорд – ты это хорошо знаешь. В этом-то вся ошибка».

– Проклятье! – выругался я. – Если я не Бедфорд, то кто же я?

Но на этот вопрос я не мог найти никакого ответа, хотя в моем мозгу проносились самые фантастические мысли, прозрения каких-то теней вдали…

Знаете ли вы, у меня было такое представление, точно я находился не только вне мира – вне всех миров, вне пространства и времени, и что бедный Бедфорд есть только щель, через которую я глядел на жизнь.

Бедфорд! И все же я был связан с ним и знал, что, где бы и чем бы я ни был, я должен жить его желаниями, его радостями и печалями до конца его жизни, а потом?..

Но довольно об этой замечательной фазе моих переживаний.

Я рассказываю об этом просто для того, чтобы показать, как изолированность и удаление человека от Земли влияет не только на функции и чувствования его физических органов, но и на сознание, порождая странные и неожиданные уклонения. Во время этого межпланетного путешествия я был полон подобными странными нереальными мыслями, равнодушный ко всему, апатичный, точно мрачный мегаломаниак среди звезд и планет мировой пустыни. Бесконечно мелким и тривиальным казался мне не только тот мир, к которому я возвращался, но и освещенные голубоватым светом пещеры селенитов, их шлемоподобные головы, их гигантские и чудесные машины и судьба заброшенного на Луну беспомощного Кейвора.

И все это продолжалось до тех пор, пока я не почувствовал на себе притяжения Земли, вовлекавшего меня снова в ту жизнь, которая является единственно реальной для людей. И тогда действительно все яснее и яснее я стал ощущать, что я не кто иной, как Бедфорд, и возвращаюсь после удивительных приключений к нашему миру и жизни, с которой чуть было не расстался. Я стал думать о том, как спуститься на Землю.

Глава XXI

Мистер Бедфорд в Литлстоне

Моя линия полета была почти параллельна поверхности Земли, когда я