Читать онлайн Ограбление в Хаммерпонд-парке - Герберт Уэллс

Герберт Уэллс

Ограбление в Хаммерпонд-парке

© С. А. Антонов, составление, перевод, примечания, 2023

Рассматривать ли грабеж как спорт, ремесло или искусство — вопрос спорный. Для ремесла его технические приемы недостаточно точны, а его претензии на то, чтобы быть искусством, опровергаются элементом корысти, который, собственно, и является в данном случае мерилом успеха. В целом правильнее всего считать его спортом — таким видом спорта, правила которого по сей день не разработаны и в котором призы присуждаются в высшей степени неформальным путем. Именно неформальный характер грабительской деятельности и привел к прискорбному провалу двух подававших надежды новичков, проникших в Хаммерпонд-парк.

Ставкой в этом деле были главным образом бриллианты и другие фамильные драгоценности недавно вышедшей замуж леди Эйвлинг. Читателю следует помнить, что леди Эйвлинг приходилась единственной дочерью миссис Монтегю Пэнгс, известной своим гостеприимством; газеты подробно освещали ее брак с лордом Эйвлингом, смаковали количество и качество свадебных подарков и упоминали о намерении молодоженов провести медовый месяц в Хаммерпонде. Сообщение об этих ценных призах вызвало немалое оживление в узком кружке, общепризнанным лидером которого являлся мистер Тедди Уоткинс; было решено, что он в сопровождении опытного помощника посетит деревню Хаммерпонд и сполна применит там свои профессиональные навыки.

Мистер Уоткинс, человек от природы скромный и застенчивый, предпочел нанести этот визит инкогнито и, как следует обдумав детали предприятия, выбрал себе роль художника-пейзажиста с зауряднейшей фамилией Смит. Он отправился в Хаммерпонд один, условившись со своим помощником, что тот появится на месте предстоящих событий лишь в последний день пребывания там мистера Уоткинса, ближе к вечеру. Надобно заметить, что деревушка Хаммерпонд — пожалуй, один из прелестнейших уголков Сассекса, где еще сохранилось немало домиков с соломенной крышей; приютившаяся под холмом каменная церквушка с высоким шпилем — одна из самых красивых в графстве — почти не подверглась реставрации, а буковые леса и густые заросли папоротника, сквозь которые, извиваясь, дорога бежит к величественному особняку, изобилуют «видами» — как называют это невзыскательные художники и фотографы. Поэтому мистера Уоткинса, прибывшего туда с двумя чистыми холстами, новехоньким мольбертом, ящиком с красками, саквояжем, разборной лесенкой хитроумной конструкции (наподобие той, которой пользовался покойный мастер Чарльз Пис)[1], фомкой и мотками проволоки, встретило — с энтузиазмом и некоторым любопытством — полдюжины собратьев по кисти. Это обстоятельство неожиданно придало правдоподобия той личине, которую он избрал, но одновременно вовлекло его в пространные разговоры об искусстве, к каковым он был совсем не подготовлен.

— Вы часто выставляетесь? — полюбопытствовал молодой Порсон в баре трактира «Карета и кони», где мистер Уоткинс вечером в день своего приезда искусно выуживал необходимые сведения о местной жизни.

— Очень редко, — ответил мистер Уоткинс, — немного здесь, немного там.

— В Академии?

— Конечно. И в Хрустальном дворце[2].

— А вас удачно вешали? — допытывался Порсон.

— Не каркайте, — отрезал мистер Уоткинс. — Я этого не люблю.

— Я имел в виду: в хорошее ли место вас помещали?

— Что у вас на уме? — подозрительно ощетинился мистер Уоткинс. — Вы как будто хотите выведать, было ли такое, что меня загребли?

Порсона воспитали тетушки; этот молодой человек выделялся джентльменскими манерами даже среди художников и не знал, что значит «загребли», но почел за лучшее пояснить, что не подразумевал ничего подобного. И поскольку вопрос о том, как вешают, похоже, был весьма чувствительным для мистера Уоткинса, Порсон заговорил о другом:

— А с моделями вы работаете?

— Нет, в модах я не разбираюсь, — отозвался мистер Уоткинс. — В этом сильна моя крош… то есть миссис Смит.

— Так она тоже пишет? — восхитился Порсон. — Как это замечательно!

— Весьма, — согласился мистер Уоткинс, хотя вовсе так не думал, и, чувствуя, что разговор ускользает за пределы его разумения, добавил: — Я приехал сюда, чтобы запечатлеть усадьбу Хаммерпонд при лунном свете.

— Вот как? — заинтересовался Порсон. — Что ж, довольно оригинальная идея.

— Да, — согласился мистер Уоткинс. — Когда меня посетила эта мысль, я тоже счел ее удачной. Рассчитываю начать завтра ночью.

— Что? Вы же не собираетесь работать посреди ночи на пленэре?

— Вообще-то, собираюсь.

— Но вы ведь даже холста не разглядите!

— Имея этот чертов полицейск… — начал было мистер Уоткинс, но быстро спохватился и, кликнув мисс Дарган, заказал еще кружку пива. — У меня будет при себе одна штуковина — называется потайной фонарь.

— Но ведь скоро новолуние, — возразил Порсон. — Луны вовсе не будет.

— Что ж, будет дом, — сказал Уоткинс. — Я, видите ли, собираюсь сперва написать дом, а уж потом — луну.

— О! — произнес Порсон, слишком озадаченный, чтобы продолжать беседу.

— Поговаривают, — вмешался старик Дарган, хозяин трактира, хранивший почтительное молчание, пока художники обсуждали профессиональные темы, — что каждую ночь в доме дежурит не меньше трех полисменов из Хэйзелхерста — и всё из-за этих камешков леди Эйвлинг. Один из них давеча выиграл в орлянку у младшего лакея четыре шиллинга шесть пенсов.

К вечеру следующего дня, на закате, мистер Уоткинс, с девственно чистым холстом, мольбертом и множеством других необходимых художнику принадлежностей, уложенных в весьма вместительный саквояж, неспешно проследовал дивной тропинкой через буковый лес в Хаммерпонд-парк, где занял стратегически важную позицию, с которой открывался отличный вид на особняк. Тут его приметил мистер Рафаэль Сант, возвращавшийся через парк после исследования меловых карьеров. Его любопытство уже было подогрето рассказом Порсона о новоявленном коллеге, и он свернул в сторону с намерением потолковать с ним о технике ночных этюдов.

Мистер Уоткинс явно не подозревал о его приближении. Он только что закончил дружески беседовать с дворецким леди Эйвлинг, который теперь удалялся в окружении трех комнатных собачек, — выгуливать их после ужина было одной из его обязанностей. Мистер Уоткинс с чрезвычайно усердным видом смешивал краски. Сант подошел ближе и изумился, узрев на палитре краску невообразимо ядовитого изумрудно-зеленого оттенка. С юных лет он обладал исключительной восприимчивостью к цвету и теперь, окинув беглым взглядом эту мешанину, присвистнул, резко втянув воздух сквозь зубы. Мистер Уоткинс обернулся. На его лице читалась досада.

— Что, черт возьми, вы собираетесь написать этой гадкой зеленью? — спросил Сант.

Мистер Уоткинс понял, что, усердно разыгрывая перед дворецким роль профессионального художника, увлекся и допустил какую-то техническую оплошность. Он смотрел на Санта и растерянно молчал.

— Простите меня за дерзость, — продолжал Сант, — но, право же, этот зеленый цвет совершенно ошеломителен и прямо-таки сражает наповал. Как вы