что Кейвор должен был бы заметить меня. Но его нигде не было видно.

Я стоял, выжидая и наблюдая в надежде каждую секунду увидать его. Вероятно, я простоял так очень долго. Пробовал кричать, но крик утонул в разреженном воздухе. Я пошел было назад к шару, но из страха перед селенитами отказался от своего намерения – сигнализировать о моем местонахождении, вывесив одно из одеял на соседнем кустарнике. Я снова стал разглядывать кратер.

Он производил гнетущее впечатление своей пустынностью. Смолкли звуки из мира селенитов. Мертвая тишина. Кроме слабого шелеста ближайшего кустарника – ни малейшего звука. Дневная жара уже спала, ветер был довольно холодный.

Проклятый Кейвор!

Набрав побольше воздуха, я приложил руку ко рту и крикнул во все горло:

– Кейвор!

Но звук моего голоса походил на отдаленный слабый крик.

Я поглядел на сигнальный платок, поглядел на расширявшуюся тень западного утеса, поглядел из-под ладони на Солнце. Мне показалось, что оно опускается по небу заметно для глаз.

Я сознавал, что надо действовать, не теряя ни одной минуты, если я хочу спасти Кейвора. Я снял с себя жилет и повесил его как знак на ветках, потом пустился напрямик к платку. Расстояние в две мили я пролетел в несколько прыжков. При каждой остановке я искал Кейвора и удивлялся, куда он скрылся. При каждом прыжке я замечал, что Солнце садится, и каждый раз, касаясь ногами скал, я испытывал искушение вернуться назад.

Последний прыжок – и я очутился в ложбине около платка. Еще один шаг – и я на нашем наблюдательном пункте. Стоя возле платка, я внимательно осмотрел окрестность, уже покрытую тенью. Далеко, у подошвы пологого склона, чернело отверстие туннеля, через которое мы убежали; моя тень достигала его края.

Кейвора нигде не было.

Мертвая тишина. Только шелест кустарника, и растут тени. Меня стало знобить. «Кейв…» – попробовал я крикнуть еще раз и убедился в бесполезности человеческого голоса в разреженном воздухе.

Молчание. Молчание смерти.

Затем я заметил что-то ярдах в пятидесяти от меня, у подошвы склона, среди переломленных веток. Что бы это могло быть?.. Я знал, но не хотел верить.

Я подошел ближе, – это была шапочка крикетиста, которую носил Кейвор. Я не дотронулся до нее и стоял неподвижно.

Разбросанные вокруг ветки были поломаны и потоптаны. Наконец я шагнул вперед и поднял шапочку.

Я держал ее в руке и рассматривал поломанные и примятые колючие заросли. На некоторых ветках виднелись темные пятна, но я боялся к ним прикоснуться. Невдалеке ветер перекатывал какой-то белый лоскут.

Это был кусок бумаги, измятый, точно его крепко сжимали в кулаке.

Я поднял его: на нем виднелись красные пятна. Я разобрал также бледные следы карандаша. Разгладив бумажку, я увидел на ней прерывистые каракули букв.

Я сел на ближайший камень и стал разбирать записку:

«Я ранен в колено, – кажется, у меня раздроблена коленная чашка, и я не могу ни идти, ни ползти». Начало было довольно разборчивое. Затем менее четко: «Они гнались за мной некоторое время, и теперь это вопрос…» По-видимому, сначала было написано «времени», но затем зачеркнуто и заменено каким-то непонятным словом, «…прежде чем они захватят. Они преследуют меня». Затем почерк делался судорожным. «Я уже слышу их», – догадался я, но дальше было совершенно неразборчиво. Потом несколько слов, довольно четких: «Эти селениты совсем другие – они, по-видимому, командуют…» Снова неразборчиво. «Черепа у них больше, тела более стройные, ноги короче. Одеты они в золотые пластинки. Голоса у них более приятные, движения обдуманны… Хотя я и ранен и положение мое безнадежно, но их появление дает мне надежду». Это похоже на Кейвора! «Они не стреляли в меня и не покушались… убить. Я хочу…»

В конце резкий росчерк карандашом, и на обратной стороне записки по краям кровь.

Пока я стоял, ошеломленный и растерянный, со странной запиской в руке, что-то мягкое, холодное и легкое коснулось моей руки и исчезло – белая пушинка. Первая снежинка – предвестница наступающей ночи.

В испуге взглянул я наверх. Небо уже потемнело и покрылось множеством холодных ярких звезд. Я посмотрел на восток: растительность стала темно-бронзовой. На западе Солнце, утратившее теперь в сгустившейся белой мгле половину своего жара и блеска, уже коснулось края кратера и скрывалось за горизонтом. Заросли и зубчатые скалы вырисовывались четко черными тенями на освещенном небе. Большое облако тумана опускалось в огромное озеро темноты. Холодный ветер пронизывал весь кратер. В один миг я был окутан падающим снегом, и все заволоклось серой мрачной пеленой.

Вдруг я услышал негромкий, не отчетливый, как в первый раз, а слабый и глухой, подобно замирающему голосу, звон колокола, тот самый, который приветствовал наступление солнечного дня:

«Бум!.. Бум!.. Бум!..»

Эхо прокатилось по кратеру, точно он задрожал, как мерцающие звезды. Кровавый красный диск Солнца опускался все ниже и ниже…

«Бум!.. Бум!.. Бум!..»

Что случилось с Кейвором? Я тупо слушал звон, пока он не прекратился.

И вдруг зияющее отверстие туннеля закрылось, подобно глазу, и исчезло.

Я очутился в полном одиночестве.

Надо мной и вокруг меня, охватывая со всех сторон, подступая все ближе и ближе, раскинулась вечность, безначальная, бесконечная, – необъятная пустота, в которой и свет, и жизнь, и бытие лишь мимолетный блеск падающей звезды, холод, тишина, безмолвие, бесконечная ночь мирового пространства.

Одиночество, казалось, подступало ко мне, почти касалось меня.

– Нет! – воскликнул я. – Нет! Не теперь еще! Погоди! Погоди!

Мой голос перешел в визг. Я бросил скомканную бумажку, вскарабкался на гребень, чтобы осмотреться, и, собрав весь остаток воли, запрыгал по направлению к оставленному мною знаку, еще заметному в туманной дали.

Прыг, прыг, прыг! Каждый прыжок, казалось, длился столетия. Бледный отрезок Солнца скрывался за горизонтом, удлинявшаяся тень грозила поглотить шар, прежде чем я доберусь до него. Две мили, не менее сотни прыжков, – воздух разрежался, точно выкачиваемый насосом, и холод сковывал мои суставы. Но если умирать, то умирать в движении. Ноги мои скользили в снегу. Один раз я упал в кусты, которые рассыпались в прах подо мной; другой раз я споткнулся и скатился кубарем в овраг, исцарапав до крови лицо и руки.

Но все это было ничто в сравнении с промежутками, с ужасными паузами в воздухе перед надвигающимся приливом ночи. Дышал я с присвистом, точно в легкие мне втыкались ножи. Сердце билось так сильно, что отдавалось в голове.

«Доберусь, доберусь ли я?»

Я дрожал от страха.

«Ложись! – уговаривало меня отчаяние. – Ложись!»

Чем ближе я подходил к цели, тем отдаленнее она мне казалась. Я закоченел,