очень, и после продления «séjour»[254] (3 мес.) еще на 3, — дальше оставаться будет нельзя. Через него сыщу Эмерик, мне надо добиться _м_о_е_г_о_ издательства, многое выяснить. Издательство — в Женеве — «Du Rhon» — помнишь, Эмерик отбила-то! — давно лопнуло. Так что, думаю, — и хорошо вышло. «Чаша» найдет свой путь. Мне нужно издать «Солнце мертвых» и другое — для Южной Америки (латинской). Вот, на склоне жизни, пришлось путешествовать… но я спокоен: Господь укажет _п_у_т_ь. Все равно, в Париже я не мог бы и помимо «тряски»: с месяц я не видел капли молока, ни белого хлеба (хорошо, что Стокгольм прислал, через одного нашего священника это!) Получил огромное заказное письмо (avion) из Норвегии от русского моряка850 — очевидно, коммуниста, по поводу моей статьи «1147–1947»851 («Русская мысль»). «Открытое письмо писателю Ив. Шмелеву». Что за сумбур!! Ч_у_ш_ь!.. Дикари. Очень почтительное письмо, (и, в общем, грамотно) по «мысли» — _х_а_о_с. Зовет идти в ногу с народом (!) — отвергает «ч_у_д_о» и плетет невнятицу: _в_с_е_ строит… _м_о_з_г! Наделяет этим _м_о_з_г_о_м — не святостью! и преп. Сергия!.. Ну, околесица на 12 стр. А я _с_л_ы_ш_у, что статья его _з_а_д_е_л_а. Просит ответить на норвежский адрес (не его!). Шлет привет от родной Москвы. Как у них все «набекрень»! И — Пушкин — _м_о_з_г. Не отвечу, ибо _н_е_ч_е_г_о_ ответить на… _с_у_м_б_у_р.

Ольга, — не могу без тебя. Ты мне _д_л_я_ _д_у_ш_и_ нужна, — как радость, как живящий воздух. Твоя женственность согревает и придает сил. Хотел бы, чтобы ты _в_е_ч_н_ы_м_ _д_р_у_г_о_м_ оставалась во мне. Без тебя — я совсем бы — до крика! — осиротел.

Оля, Олюша— Ты страшно сложна, но такая, м. б. и особенно дорога. Напиши мне больше о себе, — как же ты дальше-то быть думаешь? В той же неопределенности «бездорожья» и «бесцелья».

Ску-чно мне, ничего не хочу смотреть, и нечего здесь смотреть. Мой умерший — увы! — мир — как же богат в сравнении со здешней мелочишкой и скаредством серой жизни. Да провались она, со всем своим порядком и _р_а_с_с_ч_е_т_ц_е_м! Тьфу. Странно: но не стану тебе писать о сем: это могу бы тихо в ушки твои шепнуть! Я _в_я_н_у… я хочу движения, а не беганья, по рельсикам, как _в_с_е_ здесь. Я _р_а_з_л_и_в_а_ хочу, стихии… О, если бы — многое _т_а_м_ — по-другому! Во Христе! В _ч_и_с_т_о_т_е! без насилий и крови!.. Я хочу пошептать тебе, девочка… чего бы я хотел!.. Если бы довелось мне высказать образно _э_т_о_ в «Путях Небесных»!

Оля, мне о многом хотелось бы говорить, и ты поняла бы!

Ну, пиши мне. Верю, что куда-то меня Господь пристроит, _к_а_к_ _н_а_д_о. И управит план жизни моей. Во-Имя Его!

Но здесь нет _ж_и_з_н_и, ни — _т_а_м, в бедной России, — ужас! но Жизнь _д_о_л_ж_н_а_ быть, достойная душевно-духовных сил человека.

Иначе — духовная смерть, здесь, как _т_а_м_ — сплошная смерть. В грязи, в крови, во лжи, в голоде, — в _у_ж_а_с_е.

Оля, прильни ко мне. Я жду тебя, зову, и не смею тебя _с_р_ы_в_а_т_ь, тревожить. М. б. лучше и не приезжать?.. Только — и для меня — лишняя боль расставания. Как обнимаю нежно, прелестная несравненная!

Твой Ваня

193

О. А. Бредиус-Субботина — И. С. Шмелеву

12. I.48

Мой дорогой, любимейший мой Ванюша!

Твоя открыточка852 болью коснулась сердца моего. Тебе — нехорошо! А я так радовалась, что вздохнешь ты в удобной жизни… Но понимаю. Хорошо понимаю твои чувства. Швейцария — по духу (или бездушию) сходна с Голландией, — все так говорят. И недаром голландцы с особым удовольствием туда ездят. Не горы же одни их привлекают! Ты там увидишь сердцем сам, как нудна жизнь в подобных странах… А поживи бы ты еще исключительно в их среде, — и ты бы понял многое из моего. Передо мной туземцы, не стесняясь, выражают свои взгляды, считая меня… своею. Поэтому, как никогда, считаю я себя именно в такой среде, — русской. И горжусь. И тем более горжусь, чем больше они нами пренебрегают. Я-то _з_н_а_ю, что их чувства вовсе не вытекают из отношения к советскому правительству… Они не любят нас, как таковых. Это для меня вне всяких сомнений. Их интерес — по силе и возможности как можно больше нас ослабить и стереть, а вовсе не заботиться о благополучии русского народа. Мне лично отвратительно и противно всякое хождение с ними в ногу. Под «ними» разумею всю Европу и Новый Свет. И это мое — вне какой-либо политики. И всякое делание с ними сообща мне неприемлемо. Вот это — основное. Когда ты будешь в Америке, ты сам увидишь и поймешь! Там — шкурничество уже предельное, и все — утроба. В былое время, сам американец, — Кеннан мне это говорил, отплевываясь на все свое. И на носительницу души и сердца — женщину. Но он был слабый. Я сразу его узнала. Он сам не в силах был идти против ветра и для карьеры… многим пренебрег. Я не о себе здесь! Нет, — тогда, видя его «шатания», я отказалась от него. И было верно. Сейчас он уже в самом бурном водовороте. И бьюсь я об заклад, что все это ему (внутреннему ему) и чуждо, и противно. Но оправданий нет. Он — дипломат. И сам же выбрал этот путь! Да, ну, его! Вспомнила потому, что он еще из лучших был, и сам имел же мужество сознать все окаянство своей страны. Боюсь я за тебя, Ванюша. Не отговаривать тебя хочу, — но больно мне. Быть может у Обители — другое. Там м. б. будет русский мир. Так хочу от души тебе покоя и радостной заботы! Так тепло, нежно думаю о тебе! Радость моя, Ванюша! Куда же мне к тебе приехать? В Женеву ли, или на Boileau? Скажи же! Рада, что розы дали тебе радость. К сожалению я была связана условиями с Швейцарией, — не больше, чем на 19.00 гульденов. И не могла тебе приписки сделать, т. к. шло по телеграфу, чтобы вернее к Р. X.! Просила лучших, красных роз… Какие получил? Ванюша, ты не смущайся, бери хорошее от каждого момента! И в pension Mirabeau, конечно, есть же свои плюсы! Не думай о ген. Ознобишине — ему-то, верю, это в радость! Устрой свой мир, пиши… И отдыхай. Ведь это же так нужно! Сегодня я закончила свой «Натюрморт» — рассказ. Но кажется не прекращу менять и «чистить». И думается, что до окончательной точки еще далеко. Очень заряжена… хочу тотчас же взяться за