праздники. Я отвык _ж_и_т_ь, _е_с_т_ь, а тут — все готово, и пальцем не шевельну! Дико это. Не могу оторваться от общения с тобой хоть бы в этом письме. Ольгуночка, если бы увидеться! Ты конечно, будешь писать — трудно, не дадут валюты… — все надо преодолеть, и я — весь в твоем распоряжении, не смущайся. Ты здесь станешь центром русской (и не только!) колонии. Кто знает, м. б. ты и мой «вечер» организуешь, — и не один. Хотел бы сказать о Пушкине, о Чехове, и — прочесть — чисто уж литературный _м_о_й_ вечер. Во всех отношениях полезно. Ты можешь чудеса творить, девочка моя чи-стая! Тогда сюда приехал бы Иван-Цолликонский, и, думаю, Mrs. Charlotta Bareiss, и, м. б. Candreia. В Лозанне — мой верный читатель проф. Руднев847, известный хирург. И есть немало швейцарцев, знающих по-русски. Заработали бы, помимо _ж_е_р_т_в_ы, на двоих. Ведь ты же, душевно — часть моя, как я — часть твоя. Да? Любуюсь на твою «головку» — ра-достная! Пиши мне, пи-ши! Мне без тебя — пусто-пусто! — ныне как никогда еще. М. б. Юля проберется сюда — выступать. Но это пока — для меня — представляется очень трудным. Она мне наладила здесь уплату в швейцарских франках за мои парижские деньги от издательств, по благоприятному (думаю) курсу.

Олечек, губки твои… глаза твои!.. — как я их _в_и_ж_у! Обнимаю тебя и целую, шепча сердцем: Оля, любимая… с Рождеством Христовом тебя братски и вечно-влюбленно приветствую. И да будет Новолетие нам — во свет и в надежды! Только бы ты была здорова и не отрывалась от Вани твоего. М. б. скоро расстанемся и уже не свидимся на земле..?

Оля, голубка, светик… люблю тебя и жду тебя. Прости страстные слова прошлого письма: вырвалось! — как бы от возбуждения, опьянения дорогой, _с_в_о_б_о_д_о_й, — тишиной. Ну, и _е_д_о_й! Все возбуждает — и твой рот… я пьянею…

Твой, и ты — _м_о_я? да? Будь же!!

Твой грешный Ванёк

[На полях: ] Отдам чинить твое стило.

Как бы ты блеснула своей красотой! нарядом! вкусом… И я увидал бы тебя _н_о_в_о_й! _н_о_в_у_ю_ тебя!

Со мной и твой синий свитер и _н_а_ мне дивная твоя фуфайка.

192

И. С. Шмелев — О. А. Бредиус-Субботиной

5. I.48/23.XII.47 Тот же pension Mirabeau

Родная моя, светик — Олюночка, обнимаю тебя в родимый наш, лучистый Праздник Рождества Христова, — о, чудесная, моя девочка, радость моя! Всю-всю тебя ласкаю, всю нежно целую, самую близкую мою… самую дорогую в моей неуютной жизни. Как одинок я… как далека ты, хоть, будто, и не изменилась даль. Я унес тебя из Парижа в сердце, и так нежно храню!.. — ми-лая!.. Как тянусь к тебе..! ах, Оля… Новый год. Если бы он открыл нам колыбель нашу!.. Господь да сохранит тебя — и меня — в сердцах и чувствах, и думах наших!..

О-ля, как мне недостает тебя, до задыхания… вот сейчас, когда я тебя так ярко _в_и_ж_у, _с_л_ы_ш_у_ твое дыхание.

Я все еще временно здесь, мне ищут подходящее «гнездо»… и так трудно это. Страшусь богемности, приставаний, надоедных разговоров. Тянут прочесть «на елке», и я бессилен отклонять. Конечно, никакого «вечера чтения» устраивать не буду. Это я опрометчиво писал — _з_в_а_л_ тебя.

Прости за страстный вскрик в 1-м письме, сорвалось так. Я тебя _ч_и_с_т_о_ люблю и _ч_и_с_т_о_ зову. Ибо я _л_ю_б_л_ю_ тебя — твое сердце. Я знаю — оно живет хоть немного мною. Я радуюсь, что ты в своих рассказах, _ж_и_в_е_ш_ь… и — в красках живешь. Это красит и освящает нудную волынку беспокойной твоей жизни.

Отлично, что хочешь писать «клинические дни»848 от 1-го лица: так свободней, — не бойся, ты сумеешь дать самое важное в твоем восприятии. Ах, как я был бы счастлив, если бы мог смотреть на тебя, пусть — без слов. Да, я совсем одинок. И зачем принесло меня сюда? О, как здесь постыло-серо! И так раздражают окна, заваленные шоколадом и сластями, пти-фурами[252]… ворохами булочек и всей жратвой… Еда в отеле слишком обильна и соблазнительна (после моего недоедания в Париже, там я завтракал часто в 5–6 ч. забывая, что давно время). 3-ий день, как я перешел на молочно-растительное, страшась заболеть. Начались-было ненормальности, но не было болей. Теперь — в порядке. Скорей бы добраться до постоянного уклада, вблизи Обители. А то — как нудный вечный праздник, без радости! — валятся дни. Пишу письма, все деловые. Конечно, ни в какую Испанию я не поеду. Там, говорят, и еды нормальной нет, и страшно дорого. И — неустроенно. «Порядок»-строй здешней жизни меня раздражает, когда вдумываешься в _н_а_ш_е. А беспорядок, пустота и чуждость страны, где не понимают языка, еще более будет раздражать. Если бы не вечная «тряска» и ожидание — «вот, случится», — во Франции, я не уехал бы. А теперь я как бы — в пустоте. И потому еще острей — без тебя!.. Скорей бы полоняла работа!

И. А. весь декабрь недомогал, все еще лежит: и давление крови, и сердце, и подавленность… Он страшно мнителен, — «доктор бывает через день»! Видимо, переутомился и — недоволен _в_с_е_м. Я к нему не поеду, — дорого. Да и не хочу ломать путину — и я устал. Очень много осталось в Париже всяких «хвостов», недоделанного. Господи, когда смогу тихо думать… молиться… писать… на месте? Очень здесь сыро, туманно, — мразливо.

Несмотря на людей — я _о_д_и_н_о_к. Юля переслала твое письмо. По-мни: она никогда, ни за что не прочла бы твоего письма! Не знаю, как распорядиться с квартирой, — пишет: холодно в St-Remy приедем на несколько дней. Квартиру она сумеет хранить и оплатить: есть верные люди, и квартира — всегда в моем распоряжении. Там — все осталось. Оля, не забывай меня, Ванёнка твоего, — тобой и держусь. Ты — _е_с_и, и я — есмь. Как ты мне дорога, _н_у_ж_н_а. Была танцовщица Людмила (Горная) с мужем, принесла русский торт. Несмотря на «успехи» — мне трудно. Она за перелет отца и матери в Мадрид должна была уплатить больше 1000 швейцарских франков — около 100 тыс. французских франков или 250 долларов. Там его брат Сергей849, уже лет 10, что-то в фильмовом деле — и коммерция. Людмила — совсем не хорошенькая, но молодец, что борется за жизнь. Здесь она дает уроки танцев — балетных. Оба приятные, он художник-декоратор, продает картины, но они мне непонятны… [supreme[253]-импрессионные. Наворочено!.. — но видимо, из его внутреннего «мира».

Горный уехал туда, ибо здесь и дорого,