для вас даже, — сказал он, — о Валерий, и ты, Эмилий, нехорошо, поскольку вы имеете добрых предков, и небезопасно вносить вопрос о разделах земли, чего сенат вам не поручал. Так вот, о том предварительном постановлении вполне достаточно сказать то, что вы, ставшие консулами через столько времени после его принятия, им не связаны. 4. А по поводу тех, кто силой или тайно присвоил себе общественные земли, я довольствуюсь краткой речью. Ведь, если кто знает кого-нибудь, пользующегося тем, право владеть чем не может доказать по закону, то пусть сделает донос консулам и обвиняет его на основании тех законов, которые нет нужды записывать заново: ведь они давно написаны, и никакое время их пока не уничтожило. 5. Поскольку же Эмилий говорил и о пользе, мол, наделение землей произойдет для всеобщего блага, то и эту часть его речи я не желаю оставить без возражений. Ибо, по моему мнению, он замечает только то, что есть, но не предвидит будущее, а именно, то, что ему кажется незначительным, — дать праздным и бедным людям что-нибудь из общественного имущества, — это станет причиной многих великих бед. 6. Ведь вводимый тем самым обычай останется в государстве, и всегда будет пагубным и ужасным, потому что осуществление бесчестных стремлений не уничтожает их в душе, но усиливает и делает более бесчестными. И пусть доказательством этого для вас будут их дела. Ведь к чему вам обращать внимание на слова, мои или Эмилия?!

LIII. Вы, конечно, все знаете, скольких врагов мы одолели, сколько земель разграбили, сколь большую добычу получили из захваченных городков, и что лишенные всего этого враги, до сих пор жившие в достатке, теперь ввергнуты в глубокую нужду. И вы знаете, что те, кто жалуется на бедность, не были лишены чего-либо из названного и при разделе не получили меньше. 2. Ну и что же обнаруживается, улучшили ли они благодаря всем этим приобретениям что-либо в своей прежней участи и достигли ли богатства? Я хотел бы и молил бы богов, чтобы было именно так и чтобы было поменьше, так сказать, вояк на постое, обузы для общества, но нынче вы видите и слышите, как они сетуют, будто дошли до крайней нищеты. Поэтому, даже если они получат то, что сейчас вожделеют, и даже еще больше сверх того, они все равно не поправят свою жизнь. 3. Ведь нищета гнездится не в их судьбе, а в их образе мыслей: вот его-то не удовлетворят не только сей скудный надел, но даже все дары царей и тиранов. Если мы и в этом им уступим, то поступим подобно врачам, которые пользуют больных снадобьем, доставляющим приятность. Ведь больная часть государства не будет исцелена, но даже здоровая заразится хворью. Вообще, о сенат, вам следует проявить большую заботу и мудрость, чтобы со всем усердием спасти испорченные нравы общества. 4. Ведь вы видите, до чего докатилось бесчинство народа и что он более не считает обязанным подчиняться консулам: он же не раскаялся в содеянном здесь, но то же самое бесчинство явил и в войске, бросив оружие, покинув строй, оставив врагам боевые значки и обратившись в постыдное бегство еще до того, как вступил в сражение, словно только у меня он отнимет славу победы, но не у отечества ту же сладость торжества над врагами. 5. И вот теперь у вольсков ставятся трофеи над римлянами, и добычей, взятой у нас, украшаются их храмы, и в великой гордыне, как никогда раньше, пребывают их грады, до сих пор упрашивавшие наших военачальников не подвергать их порабощению и разрушению. 6. Так неужели же справедливо или хорошо, чтобы вы испытывали к ним благодарность за подобные успехи и почитали общественными дарами, наделив землей, которой, насколько это от них зависит, владеют враги? Однако, что нам толку упрекать тех, кто в силу невежества и низкого происхождения мало внимания обращает на то, что благородно, если мы видим, как и во всех ваших нравах уже нет древнего духа, но величавость некоторые называют гордыней, справедливость — глупостью, мужество — безрассудством, благоразумие — тупостью? И то, что у предков ненавидели, это теперь и превозносится, и людям испорченным оно кажется удивительно сколь великим благом, то есть трусость, шутовство, злонравие, хитроумие, дерзость во всем и невосприимчивость к чему-либо лучшему — словом, то, что захватило уже много могучих государств и полностью их уничтожило. 7. Слова мои, о сенат, приятно ли вам их слышать или тягостно, сказаны вам со всей правдивостью и откровенностью. Для тех из вас, кого мои слова убедят, — если, конечно, убедят, — это будет и сегодня полезным, и в будущем охранит. А для меня, — того, кто навлекает ненависть лично на себя ради пользы общества, — мои слова станут причиной многочисленных опасностей. Ведь я в силах благодаря разуму предвидеть то, что меня ожидает, и воспринимаю чужие несчастья как пример собственных».

LIV. После того как Аппий это сказал и почти все остальные разделили то же самое мнение, сенат был распущен. Плебейские же трибуны, раздраженные неудачей, удалились и затем стали обдумывать, как покарать этого человека. Итак, после долгого совещания они решили привлечь Аппия к суду, где наказанием назначается смертная казнь. После этого, обвинив Аппия в народном собрании, они стали призывать всех прийти в назначенный день, чтобы проголосовать по поводу него. 2. А собирались они обвинить Аппия в следующем: что он высказывал враждебные народу мнения и затевал в городе распри; что вопреки священным законам он поднял руку на плебейского трибуна; что, командуя войском, он вернулся с большим уроном и позором. Объявив это плебсу и назначив определенный день, в который, как они сказали, состоится суд, они приказали Аппию явиться в этот день для оправданий. 3. Все патриции негодовали и были готовы со всем усердием спасать его, хотя и призывали Аппия уступить обстоятельствам и переменить свое поведение в соответствии с нынешней обстановкой. Но Аппий ответил, что не будет делать ничего низкого или недостойного его прежних деяний и что он лучше перенесет тысячи смертей, чем обнимет чьи-нибудь колени. И тем, кто был готов просить за него, он запрещал это, уверяя, что вдвойне стыдился бы, видя, как другие ради него делают то, что он не считает самому приличным делать ради себя же. 4. Говоря им это и много подобного этому, он не переменил одежду, не смягчил надменность взора и ни в чем не отказался от своего образа