и назначить для этого время. С трудом получив и то и другое, консулы с наступлением дня, который они испросили у трибунов, явились, выступить против закона. На Форум собралась разношерстная толпа: ведь и та, и другая сторона подготовилась, призвав своих сторонников. 4. Тогда Квинций, и в остальном человек одаренный и прекрасно умеющий красноречием привлечь народ на свою сторону, попросил слово первым. Он произнес речь искусную и пришедшуюся всем по нраву, так что те, кто выступал в пользу закона, пришли в крайнее замешательство, будучи не в состоянии сказать что-либо более справедливое или разумное. 5. Если бы его коллега по консульству предпочел ни во что более не вмешиваться, то народ, признав свои требования незаконными и неправедными, отменил бы закон. Но теперь, как только Аппий произнес речь чванливую и слишком тягостную для ушей бедняков, народ стал в гневе страшен и неумолим, и начался такой раздор, как никогда раньше. 6. Ибо сей человек говорил с ними не как со свободными людьми и согражданами, которые вправе утвердить закон или отвергнуть, но словно властвуя над людьми, лишенными гражданских прав или чужеземцами, или теми, чья свобода сомнительна. Он предъявлял резкие и невыносимые обвинения, порицая их за отмену долгов и упрекая в измене консулам, когда они, похватав священные военные значки, ушли из лагеря, обрекая себя на добровольное изгнание[1016]. Взывал он и к тем клятвам, что они дали, принимая оружие для защиты породившей их страны, чтобы обратить его против этой самой страны. 7. Поэтому, сказал он, в их действиях нет ничего удивительного, если они, ложно поклявшись богами, покинув военачальников, оставив город без людей, насколько это зависело от них, и вернувшись обратно лишь для того, чтобы уничтожить доверие, ниспровергнуть законы и погубить унаследованное от предков государственное устройство, — если после всего этого они не знают меры и не способны вести себя как добрые граждане, но постоянно жаждут какой-нибудь выгоды и беззакония. Они то требуют, чтобы им было позволено выбирать собственные органы власти и делают их неответственными и неприкосновенными; то привлекают к судебным процессам тех патрициев, кого им угодно, подвергая их крайней опасности, и переносят законные суды, которым государство раньше передало решение вопросов о смертной казни и изгнании, от честнейшего сената к самой подлой черни; то поденщики и бездомные предлагают тиранические и несправедливые законы против знатных людей и даже лишают сенат права выносить о них предварительные постановления, отнимая у него и эту честь, которую он неоспоримо имел во все времена, управлялась ли община царями или тиранами. 8. Прибавив много другого в том же роде, и не воздержавшись от упоминания хоть одного неприятного дела или оскорбительного слова, под конец он добавил еще (и по поводу последних его слов толпа особенно негодовала), что никогда государство не избавится от раздора по любому поводу, но после старой болезни оно всякий раз будет страдать от какой-нибудь новой до тех пор, пока будет сохраняться власть плебейских трибунов. Он поучал, что необходимо смотреть на начала любого государственного и общественного явления, чтобы они были благочестивыми и справедливыми: ведь от доброго семени обычно родятся плоды полезные и приносящие счастье, а от дурного — плохие и пагубные.

XLV. «И действительно, — заявил он, — если бы эта должность пришла в государство при общем согласии для всеобщего блага, появившись с добрыми предзнаменованиями и предсказаниями, она стала бы для нас источником многочисленных великих благ, радости, согласия, благозакония, добрых надежд, подаваемых богами, и многого другого. Но сейчас, когда ее привели с собой насилие, беззаконие, раздор, страх перед гражданской войной и все самое ненавистное у людей, то что же полезного или спасительного когда-либо может быть от власти, которая получила такое начало?! Так что нам бесполезно искать исцеления и помощи от зол, из этой власти произрастающих, насколько это зависит от человеческого разума, пока все еще остается дурной корень. 2. И ведь ни конца ни края божественного гнева не будет до тех пор, пока это злобное проклятие, эта внедрившаяся опухоль портит и губит все прекрасное. Но об этом речь пойдет в другой раз и в более подходящий срок, а сейчас, когда нужно уладить то, что теперь происходит, я, оставив все увертки, скажу вам вот что: ни этот закон, ни какой-нибудь другой, предварительное решение о котором не примет сенат, во время моего консульства утвержден не будет, но я и словами буду защищать аристократию, и, если потребуется приступить к действиям, то в них я также не уступлю супостатам. И если вы прежде не знали, какую силу имеет власть консулов, то поймете это во время моего правления».

XLVI. Вот что высказал Аппий, а ответить на это поднялся Гай Леторий, из плебейских трибунов старший и пользовавшийся наибольшим уважением, признанный и на войне человеком немалодушным, и способным вести государственные дела. Он произнес длинную речь в защиту народа, начав с незапамятных времен, где утверждал, что бедняки, которых консул оклеветал, участвовали в многочисленных тяжелых походах, завоевывая для отечества свободу и первенство, не только при царях, когда кто-нибудь мог бы назвать причиной принуждение, но и после их изгнания. 2. И никакого вознаграждения они за это от патрициев не получили, и ничем не попользовались из общих благ, но, подобно военнопленным, лишены ими даже свободы. Желая вернуть ее, бедняки вынуждены были оставить отечество, стремясь обрести другую землю, в которой с ними, людьми свободными, не будут поступать столь надменно. И возвращение к своему имуществу они обрели, не силой сенат заставив и не войной принудив, но уступив ему, поскольку тот просил и уговаривал их взять обратно покинутые владения. 3. Он и о клятвах сказал, и договоренности упомянул, что были заключены при возвращении народа: в них содержалось, в первую очередь, прощение за все, затем — право бедняков выбирать органы власти, которые будут их защищать и противодействовать желающим применить силу. 4. Сказав об этом, он изложил законы, которые народ недавно утвердил, — и закон о переносе судебных процессов, которым, мол, сенат дал народу право судить тех патрициев, кого им угодно, и закон о голосовании, который давал власть принимать решения уже не собраниям по центуриям, но собраниям по трибам.

XLVII. Произнеся такую речь в защиту народа, Леторий повернулся к Аппию и воскликнул: «И после этого ты осмеливаешься бранить тех, благодаря которым город стал великим из ничтожного и знаменитым из неизвестного? И ты еще называешь других мятежниками и упрекаешь их за участь