следовало добиваться того же самого путем договоренностей, а не применением силы. 4. Ведь дары, принесенные по доброй воле, для дающих более приятны, чем те, к которым их принудили, да и для получающих они надежнее тех, которые таковыми не являются. Об этом вы, клянусь богами, не задумываетесь, но словно море под ветрами, что дуют одни за другими, вы, возбуждаемые и раздражаемые демагогами, не позволяете отечеству пребывать в тишине и спокойствии даже на малое время. Поэтому-то нам в голову и приходит мысль, что война лучше мира: действительно, когда мы ведем войну, то плохо относимся к врагам, а когда живем в мире — к друзьям. 5. Однако, если вы полагаете, что все решения Курии благи и полезны (а это так и есть), почему же вы не признаете, что и это решение — из их числа? А если вы думаете, что сенат просто ни в чем надлежащем не принимает разумных решений, но негодно, скверно управляет государством, то почему вы каким бы то ни было образом не изгоните его весь целиком и сами не правите, не держите совет, не начинаете войны за первенство, но мучаете сенат и поодиночке уничтожаете знатнейших мужей, истребляя их на судебных процессах? Ведь для всех нас лучше было бы всем вместе подвергаться войне, нежели каждому по отдельности становиться жертвами облыжных обвинений. 6. Но виноваты в этом не вы, как я и говорил, но приводящие вас в исступление демагоги, которые не умеют ни подчиняться, ни править. Сколь часто переворачивался бы ваш корабль из-за их глупости и невежества, но ныне именно сенат, хотя и слышит от них много поношений, исправляет их ошибки, дает гражданству возможность идти с вертикальным килем. 7. И все это, приятно ли оно вам или нет, сказано мной совершенно искренне, почему я и отважился на это. Ведь я предпочел бы умереть, высказав все с полной откровенностью, полезной государству, нежели быть спасенным, болтая лишь ради вашего удовольствия».

XXXIII. Выступив с такой речью, Сервилий без сетований, без оплакивания своей несчастной судьбы, не выказав себя малодушным в мольбах и непристойных униженных просьбах, не проявив никаких низких качеств души, передал слово тем, кто желал подтвердить или засвидетельствовать его слова. Много других римлян, вступая на трибуну, защищали его от обвинения, а особенно Вергиний, который в том же году был консулом и которого считали человеком, принесшим победу. Он не только объявил Сервилия невиновным, но и считал, что все должны его прославлять и почитать как храбрейшего из всех мужей воина и как самого разумного в том, что касается военного командования. 2. Он сказал, что если собравшиеся полагают, что война получила благополучное завершение, то воздать благодарность нужно им обоим; если же неблагополучное, то следует и покарать обоих: ведь решения, дела и судьба, ниспосланная богами, были у них общими. Убедительной была не только речь этого мужа, но и сама жизнь его, испытанная во всех добрых свершениях. 3. К этому он добавил и то, что вызвало наибольшее сострадание — вызывающее сочувствие выражение его лица, что обычно присуще тем, кто уже испытал нечто ужасное, или тем, кому еще предстоит это испытать. Так что даже близкие погибших в битве, сначала казавшиеся непримиримыми по отношению к виновнику их несчастья, как оказалось, стали более снисходительными и перестали гневаться. И после проведения голосования выяснилось, что ни одна триба не проголосовала против Сервилия. Вот такой исход получили опасные обстоятельства, в которых очутился Сервилий.

XXXIV. Спустя немного времени римское войско под командованием Публия Валерия, одного из консулов, вышло против тирренов. Ведь вновь собрались воинские силы вейян, а к ним присоединились сабиняне, которые до той поры опасались принять участие вместе с ними в военных действиях, потому что, мол, вейяне желают невозможного. Теперь же, когда сабиняне узнали о бегстве Менения и об укреплении, воздвигнутом на холме близ Рима, они, посчитав, что силы римлян ослабели, а гордыня их государства побеждена, стали помогать тирренам, отправив им большое воинство. 2. А вейяне, полагаясь на свои силы и на только что пришедшее войско сабинян и, кроме того, ожидая подкрепления от остальных тирренов, были готовы двинуться войной против Рима с большей частью своего войска в уверенности, что в бой с ними никто не вступит, но произойдет одно из двух: либо они захватят город приступом, либо голодом принудят его сдаться. 3. Но намерения их упредил Валерий: пока они медлили и поджидали задерживавшихся союзников, он вывел цвет римлян и вспомогательный отряд от союзников, предприняв поход не открыто, но как можно более скрытно от тирренов. А именно, выйдя из Рима ранним вечером и переправившись через Тибр, он сделал привал недалеко от города; затем, около полуночи подняв войско, повел его быстрым шагом и до наступления дня напал на одну из стоянок противника. 4. Ведь было два отдельных лагеря, размещенных недалеко друг от друга: один — тирренов, а в другом месте — сабинян. Сначала консул привел войско к лагерю сабинян, когда большая часть их еще спала, да и охраны сколь-либо серьезной не было, поскольку они находились на дружественной территории и глубоко презирали противника, о котором не приходило никаких известий. Валерий сходу овладевает им. Одни из сабинян были заколоты еще на своих лежанках, другие — когда только вскакивали и нацепляли на себя оружие, а третьи, кто уже был при оружии, — сражаясь разрозненно и не в строю; наконец, большинство, кто пытался спасались бегством в другой лагерь, были настигнуты и уничтожены всадниками.

XXXV. После того, как таким образом был захвачен сабинский лагерь, Валерий повел войско к другому, где находились вейяне, которые заняли не вполне надежные позиции. Конечно, римлянам невозможно было подойти к лагерю скрытно: ведь уже рассвело, да и сабинские беглецы сообщили тирренам о своем разгроме и о том, что победители движутся на них. Поэтому пришлось вступить в тяжелый бой с противником. 2. Итак, вслед за тем происходит жестокая сеча, — ибо тиррены очень отважно дрались перед своим укреплением, — и большое кровопролитие с обеих сторон. Долгое время исход битвы был неопределенным, а победа склонялась то к одному, то к другому войску. Но потом тиррены дрогнули, теснимые римской конницей, и отступили в лагерь. Консул стал их преследовать и, когда оказался около укреплений, — а были они плохо обустроены и само место, как я сказал, не вполне надежным, — то штурмовал его во многих частях, продолжая биться всю оставшуюся часть