Анри чувствовал воодушевление. Сердце билось сильно и часто, пульс отдавался в висках, будто только что вбежал на колокольню.

— Так-так, — продолжил инквизитор. — А ты, оказывается, молодец. Давай с божьей помощью всё это запишем. 

Он уселся за стол и принялся писать под диктовку Анри, сверяясь с предметами в мешке.

Вскорости закончил, положил перо, закинул руки за голову.

— Пятьдесят семь человек. Негусто, но и не плохо.

Дальнейшие события перемешались в памяти в неразборчивую бурую кашу или перетёртый суп. Кое-где плавали гренки ярких всплесков воспоминаний. Вот в город вошли солдаты. Кажется, они не очень сверялись со списком Анри, а крушили тех, кто попадался под горячую руку по принципу: «Убивай всех, Господь отличит своих от чужих».

Прихлопнули и ненавистного Бертрана. Брат Арнольд лично подвёл счастливого Анри к знакомому дому с деревянным кренделем над входом и сказал:

— Теперь ты — хозяин. Кто был никем — тот стал всем.

Булочная пострадала. Входная дверь оказалась сорвана, внутри царил беспорядок. Пол усыпан мукой, отчего ярко-красная лужа вокруг лежащего тела молодой женщины казалось особенно яркой. Мёртвая Агнесса лежала, запрокинув разбитое лицо. Её открытый рот был заполнен спекшейся бурой пеной, отчего казалось, что большей части зубов нет. Одежда разорвана в клочья. Между бесстыдно раскинутых бёдер виднелось кровавое месиво. Видимо, прежде чем убить, солдаты долго насиловали юное тело. Анри вдруг понял, что один глаз девушки открыт.

И тут память сыграла одну из своих злобных и коварных штучек. Она сохранила ему именно то, что бы он бы с удовольствием забыл: мутный, остекленелый, застывший в незримой муке взгляд.

Смерть Агнессы что-то сломала в разуме Анри. Он судорожно бродил по пустому дому, искал верёвку, чтобы повеситься в амбаре. Нашёл, но вдруг передумал и решил прикончить брата Арнольда. Схватил топор и хотел было бежать на улицу. Но тут в голову пришла новая идея: «Поднять в городе смуту великую. Объединиться с катарами и пойти войной на север». Сидел обдумывал кровавые планы вместе с бутылкой крепкой настойки. В итоге с трудом забрался на второй этаж собственной булочной и упал в хмельном забытьи.

Разбудил гробовщик, который заходил в каждый дом, смиренно интересуясь, не найдётся ли работа. Анри знал тайник, где Бертран хранил деньги, поэтому благословил пришедшего монетой и двумя трупами. Тот ушёл, воодушевлённый, славя господа.

Искушенный читатель согласится, что бывают люди, которые спокойно воспринимают гибель любимых. Наверняка Генрих Восьмой не посыпал голову пеплом по поводу смерти очередной жены. Привычка притупляет горе. Для Анри ситуация была внове. Он был в обиде на весь поганый мир, бессердечных инквизиторов, скотов-солдат, неведомых катар, на бога и чёрта. Когда жизнь видится в мрачном свете, хочется довести её до полного кошмара, чтобы сказать себе: «Я так и знал!»

Из глубокой депрессии не так уж много выходов.

Некоторые начинают писать стихи и изводят друзей чтением сочинений. Молитвы окружающих находят ответ, и к поэту приходит смерть, страшная, лютая, что всем остальным кажется справедливым. На похоронах злорадно читают самые ненавистные отрывки из поэм усопшего.

Другие спасаются в беспамятстве алкоголизма. Как и в предыдущем варианте, близкие редко бывают в восторге. Даже особенно яркие подвиги не находят понимания. Все вздыхают с облегчением, когда пьяница покидает этот мир, однако с удовольствием выпьют чарку за упокой души.

Третьи вышибают клин клином. Это самый кардинальный способ. Когда склеить разбитое сердце нельзя, его можно заморозить бессердечием, безрассудством, безжалостностью. В этом случае легко прослыть героем, вызвать восторг толпы почитателей. А со смертью обрести славу, честь и поклонение.

Анри прошёл все этапы. Делился горем с местными трубадурами, которые с удовольствием пили на его деньги и учили стихосложению:

Ни жив ни мертв я. Не грызет

Меня болезнь, а грудь болит.

Любовь — единый мой оплот,

Но от меня сей жребий скрыт…

Страдать от любви и от «скрытого жребия» судьбы было приятно. Слова были складными, отсутствовали привычные «ага», «тля» да «блудодей поганый». Культура не фуфло подзаборное, не пропьёшь!

Довольно скоро Анри вместе с друзьями заблудился между тяжёлыми чарками коварного сладкого вина. Поэты спотыкались, падали и, наконец, свалились в тёмные канавы в глубинах разума. В этой смрадной черноте он провёл вечность, а может быть, лишь несколько лет.

Вынырнув, узнал, что разорён. Булочная не приносила дохода. Горожане, словно сговорившись, не покупали у него хлеб.

— Знаете, этот человек донёс инквизиции на лучших людей города?

— Погубил Бертрана и его жену.

— Говорят, лично зарезал нескольких человек.

— Двенадцать, если быть точным.

— Трём младенцам размозжил голову ударом о камень.

— Слышали, он продолжает доносить и лично пытает свои жертвы.

— Ужасный человек!

— Изверг!

— Дьявол!

Анри понял, что дела плохи, только когда обнаружил, что друзья-трубадуры разбежались, деньги кончились, в бывшей булочной хозяйничали только крысы, которые тщетно искали последнюю корочку.

Он совершенно опустился, ходил в лохмотьях и клянчил монету, чтобы купить вина.

Однажды узнал, что славный король Людовик объявил новый Крестовый поход против еретиков-катар.

Невозможно не любить монарха! Он столько сделал для народа! И только вредительство проклятых вероотступников мешает ему осыпать благодеяниями любого из своих подданных. Буквально каждого. Как только с врагами будет покончено, начнётся новая жизнь. Говорят, что в армию берут по рекомендации святых отцов инквизиторов. Особо отличившихся воинов жалуют дворянством. Золото отберут у слуг дьявола и разделят между всеми. Кто был ничем, тот станет всем!

Анри украл у соседей штаны без дыр и решил пойти в солдаты, разбогатеть, получить дворянство и, чем чёрт не шутит, жениться, наконец.

Рекомендацию в армию ему дал приемник Арнольда, поскольку самого инквизитора зарезали в Авиньоне.

История делала шаг за шагом, неумолимо, размеренно, целеустремлённо. Так идёт маньяк за убегающей жертвой.

Память сгребала события, словно торговец монеты. Всё в один кошель, в единую кучу. Золото зажато среди меди и серебра и припрятано в тайном месте.

Лица друзей и врагов были одинаковы: грязные бороды, спутанные волосы, сальными прядями торчащие из-под головных кольчуг. Наверняка там были еще пронзительные глаза, рты с обветренными бурыми губами, носы немалых размеров, но всё это дорисовывал разум, а не память.

Обречённые города и деревни выглядели одинаково. Так похожи приговорённые к смерти. Лавки заколочены, улицы пусты. Хищные собаки рылись в отбросах. При виде солдат они с надеждой поднимали морды, словно знали, что скоро свежего мяса на улицах будет навалом. Мужчин убивали буднично. Коротким ударом меча или копья. Силы берегли для женщин. Их ловили, как квохчущих куриц. Среди солдат бытовало мнение, если жертву придушить, обмякшее тело приятнее использовать. Но были и такие, кто предпочитал взрезать живот и горло, чтобы погрузиться в горячее кровяное мясо.

Дамы быстро поняли, если тебя не режут, а только насилуют — это счастье. И такого хорошего человека следует благодарить от души. Сколько тёплых тел держал он в своих объятьях? Их губы шептали, бёдра укачивали. Они гасили ярость, чтобы дать освобождение. Сколь особенна женщина, сколь благословенна любовь!

Почему жители не сопротивлялись? Зачем показывали христианские иконы? Что толку объяснять солдату, что ты добрый христианин? У воина нет времени вникать и беседовать. Пока ты слушаешь, однополчане нагружают кибитки