Яркий, хотя и насмешливый портрет великого князя дан в воспоминаниях А.И. Герцена, находившегося в тот год в ссылке и несшего обязанности губернского чиновника в Вятке: «Вид наследника не выражал той узкой строгости, той холодной, беспощадной жестокости, как вид его отца; черты его скорее показывали добродушие и вялость. Ему было около двадцати лет, но он уже начинал толстеть.

Несколько слов, которые он сказал мне, были ласковы, без хриплого отрывистого тона Константина Павловича, без отцовской привычки испугать слушающего до обморока».

За короткое время пребывания в Вятке Александр показал свой характер. Из многих злоупотреблений губернатора Тюфяева самым последним был приказ «заподозрить сумасшедшим» некоего купца, похвалявшегося, что-де он скажет всю правду наследнику, что в городе и в губернии делается. Стоит ли говорить о таких мелочах, как спешная покраска заборов на главной улице?

Но вот приезжает наследник. «Сухо поклонился Тюфяеву, – пишет Герцен, – не пригласил его и тотчас послал доктора Енохина свидетельствовать арестованного купца. Все ему было известно». Спустя месяц губернатор был снят с должности.

Стремление к справедливости выразилось не только в наказаниях виновных, но и в царской милости. Тому же Герцену был устроен перевод во Владимир-на-Клязьме, поближе к Москве.

Задумывался ли наследник о причинах ссылки этого да и иных своих сверстников, немилости начальства к людям способным и выдающимся? Или откуда и почему возник в николаевское царствование легион талантливых неудачников, Онегиных и Печориных? Вероятнее, нет, он был еще слишком молод, чтобы усомниться в разумности власти. Но недоумение возникло.

Ладно, Герцен с друзьями питали какие-то антиправительственные намерения, вели сомнительные разговоры, но – князь Горчаков!

Будущий его ближайший сотрудник в делах внешней политики, Александр Михайлович Горчаков, обласканный еще покойным императором, как один из лучших питомцев лицея (благодаря чему, кстати, получил позволение носить при дворе запрещенные очки), человек весьма осмотрительный и дипломат весьма многообещающий, первым в своих депешах начавший употреблять выражение «Государь и Россия», к недовольству канцлера Нессельроде, повторявшего: «Мы знаем одного только царя, нам нет дела до России», – в те годы в немилости был будущий министр иностранных дел. Блистательно начавшуюся его карьеру остановили Нессельроде и… Бенкендорф.

Всесильный временщик во время поездки государя в Вену как-то приказал пришедшему в гостиницу с докладом Горчакову заказать ему обед. На это посланник российского посольства вызвал метрдотеля и спокойно ответил: «Пожалуйста, ваше сиятельство, вы можете сами заказать обед». Бенкендорф обид не прощал, и гордый князь более десяти лет оставался на второстепенных должностях в третьестепенных странах.

А пока наш герой прибыл в Пермь, где ссыльные поляки просили о возвращении на родину, раскольники – об избавлении их от гонений. Екатеринбург, Тюмень, Тобольск – тут начинались края каторжников и ссыльных. Наследник, никем не побуждаемый (разве Василий Андреевич мягко напомнил) просил позднее государя о смягчении участи ссыльных. Златоуст, Оренбург, Казань, Симбирск…

Заканчивалась пора сева. Александр уже знал, что больше всего сеют неприхотливую рожь, дающую урожай почти всегда, овес и ячмень, – пшеница же требовала особенно тщательной обработки земли и была чувствительна ко всем неприятным поворотам погоды. Повсюду также сеяли гречиху, культуру полезную, составлявшую в некоторых уездах главную пищу крестьян. «В Европе, – объяснял наследнику Жуковский, – только птицу да скотину кормят ею, у нас же из нее готовят самую питательную пищу. В России гречиха для народа то же, что для немцев картофель». Самого наследника, однако, гречневой кашей не кормили по слабости его желудка.

Череда лесов, полей, лугов и деревень по берегам Волги. Мужики их встречали удивленно и с достоинством, на которое тот же Жуковский обращал внимание наследника: «Никакого рабского угодничества, духом свободны…» Бабы во все глаза разглядывали свиту и гадали, который есть царевич. Потрясенная событием ребятня бежала за колясками и каретами, а при остановках неутомимо на все глазела.

Жуковский в одном из писем Александре Федоровне писал: «Меня особенно поразило то, что в этом изъявлении почтения не было ни малейшего следа раболепства; напротив, выражалось какое-то простосердечное чувство, внушенное предками и сохраненное, как чистое, святое предание, в потомках. Одним словом, видишь русский народ, умный и простодушный, в его истинном, неискаженном образе».

– Право, такие довольные и славные мужики не могут бунтовать! – уверенно заявил Паткуль после угощения в большой и, очевидно, богатой деревне. Наследник согласился с другом Сашей. Жизнь крестьян была, конечно, тяжела, но все на этом свете делают свое дело: мужик пашет, солдат воюет, монах молится, царь правит…

Саратов, Пенза, Тамбов, Воронеж, Тула с непременным посещением оружейных заводов и поднесением ружья и пары пистолетов с особенной чеканкой. Калуга, Малоярославец, которому уделили особое внимание в память Отечественной войны. Небольшой русский город в октябре 1812 года восемь раз переходил из рук в руки в ходе ожесточенного сражения. Корпус Дохтурова и казачьи полки Платова преградили здесь путь Наполеону на Калужскую дорогу и тем сорвали его план разгрома русской армии. Василий Андреевич, кстати, припомнил, что в разговоре с ним князь Смоленский считал сражение 12 октября «одним из знаменитейших в сию кровопролитную войну».

Царица пеняла Жуковскому за то, что каждодневные отчеты его неполны, и Василий Андреевич был вынужден оправдываться: «Мы летим, и я едва успеваю ловить те предметы, которые мелькают, как тени, мимо глаз моих…» А над душой стоял фельдъегерь, молчаливо торопя. Тяжело вздохнув, Жуковский заканчивал: «Вашего императорского Величества верноподданный Жуковский».

В Твери на выставке наследник обратил особенное внимание на: 1) сапоги разного вида, которых вырабатывается более миллиона пар в селе Кимры, принадлежащем графине Ю.П. Самойловой, 2) красную юфть с фабрик купцов Савиных и Мосягиных из Осташкова, 3) разные виды гвоздей, 4) канатную пеньковую пряжу с фабрик купцов Мыльникова, Голушкова и Еремеева, 5) кармин, выделываемый из кошенили отменным образом в Ржеве, 6) сахар с завода почетного гражданина Петра Савина в Осташкове, который на своих собственных пяти судах возит сахарный песок из Вест-Индии и выделывает сахара до 50 тысяч пудов, 7) фаянс с фабрики провизора Ауербаха в Корчевском уезде, известный по всей России прочностью и изяществом отделки, 8) стекла с завода Гениха, среди которых выделывается и Бемское стекло для окон, карет, картин и зеркал.

Вечером в Твери в Благородном собрании устроен был бал. При входе в дом собрания Александр прошел по лестнице, устланной коврами и зеленым сукном, убранной редкими деревьями и оранжерейными цветами, привезенными из нескольких помещичьих имений. Оркестр играл «Боже, Царя храни!». У дверей зала наследника встречали почетнейшие дамы города.

Приходило ли ему в голову, что так роскошно собрание было убрано впервые, даже покойного дядюшку его встречали не так пышно. Думал ли он, сколько интриг, хитростей, пламенных надежд и горьких разочарований связано было с выбором «почетнейших дам», число которых губернатор определил поначалу в шестеро, потом в восемь, а к приезду наследника уже в двенадцать… Вероятнее всего, такие мысли ему не приходили. Он радовался празднику. Много танцевал и любовался из окна богатой иллюминацией.