Он помешкал, даже шаг затормозил.

– Я не знаю.

– А кто знать должен, танц… – начал было Марко, но Алиса выставила в его сторону открытую ладонь: пожалуйста, не сейчас.

– Может, через служебный? Мика?

Он поднял глаза. Смахнул челку со лба. Поднес руку ко рту и закусил ноготь большого пальца. Алиса, пожалуй, никогда его таким и не видела. Сейчас было трудно поверить, что это тот же подтянутый Мика, который рассказывал стеснительным мужчинам на вечерней группе для начинающих, в чем роль так называемого лидера в танго:

«Вам, мужчины, поначалу будет сложнее. Вы должны не только хорошо знать технику и свои шаги. Вы должны всегда помнить о партнерше, которую ведете. Когда вы только готовитесь к первому шагу, вы уже должны знать наперед, в какую точку приведете вашу пару. Вы следите за пространством, на вас ответственность на столкнуться с другими парами в ронде. Но самое главное, на вас ответственность знать, куда и как движется ваша пара, и всегда, всегда ясно сообщать своим телом женщине, каким будет следующий шаг».

– Мика, так куда?

– Русская, ну чего ты нянькаешься. Ты же с самого начала знаешь все лучше. Ты и скажи.

– Мика?

Он помедлил еще немного, а потом махнул рукой в сторону парковки.

– Обойдем справа и попробуем через главный вход.

Чем ближе они подходили к парковке, тем тревожнее становилось. Не было битого стекла, гари или выбоин от пуль на стенах домов. Но не было и ни одного человека. Если в обычном жилом квартале рядом с загранпунктом и под неусыпным напоминанием сидеть дома из динамиков, это было понятно, то рядом с крупным госпиталем, где должны были сновать туда-сюда люди с носилками, куда должны были везти или нести жертв уличных стычек, пустота на улицах ничего хорошего не предвещала.

Алиса прищурилась. Присмотрелась в окна. В некоторых помещениях горели яркие лампы дневного света. Подумала было, что, может, и есть мизерный шанс, что госпиталь оставили в покое. Дали ему работать со стационарными пациентами. Пострадавшие ведь на центральных улицах. Наверное, везут их в Клинический центр или по частным клиникам. Может быть, внутри госпиталя прямо сейчас хмурые, но живые люди в белых халатах деловым шагом ходят по палатам. Может быть, они не знают, что происходило почти под боком на стадионе – что бы там ни произошло.

«Тьфу».

– Ты чего? – спросил Марко.

Оказывается, сказала вслух, хоть и тихо.

– Ничего.

Ей хотелось верить в то, что видел Мика. Никогда раньше не хотелось, потому что Мика верил в какие-то утопические, и потому опасные вещи, которых не существует в реальном мире. В отдававшее дешевой эзотерикой «быть здесь и сейчас» и «умение принимать настоящее», и в то, что человек сам создает плохое настроение и несчастную жизнь, и может просто перестать это делать. И вместо этого начать танцевать, потому что танго, конечно же, было лекарством от всего, чем бы человек ни страдал. Раз за разом Мика говорил на занятиях: «Просто отпусти контроль», «Просто представь, что твое тело уже это умеет», «Просто не мешай сама себе». Каждый раз Алиса закусывала губы и проглатывала нарастающую раз от раза горечь. Ей хотелось спросить, что нужно было представлять мирным гражданам при осаде Сараево и что нужно было отпустить в себе людям в толпе под полицейскими пулями и слезоточивым газом в Каире.

– Русская? О чем задумалась?

– Об умении мириться с настоящим и быть здесь и сейчас.

Мика ничего не сказал, но промолчал так, что, кажется, его молчание было слышно на всей опустевшей парковке.

– Пойдем через главный вход, – сказала Алиса.

Пустые автомобили на парковке стояли целыми. На зеркалах заднего вида по балканскому обычаю болтались освежители-елочки вместе с крестиками на шнурках. Две трети мест были заняты, походило на обычную загруженность середины буднего дня, когда весь медперсонал на месте, а основной поток пациентов после рабочего дня еще не начался. Кое-где на асфальте лежали пятна тени от невысоких деревьев, высаженных между слотами.

Шли по широким дорожкам между парковочными полосами, и чем дальше шли, тем больше Мика вертел головой по сторонам. Ищет машину, поняла Алиса. Бросила быстрый взгляд по сторонам. Что может водить военный хирург, который никогда не проводит праздники с семьей? Что-нибудь большое, приметное. На зеркале не крестик, а иконный триптих, купленный летом в монастырской лавке в Греции: Иисус, Богоматерь и Николай Чудотворец. Наверное, отец Мики, когда ездил мимо храма в городе, крестился правой рукой, а левой, с брояницей – церковным браслетиком-четками на руке – вел машину. У него на зеркале не елочка, а стеклянный пузырек с душной масляной смесью, от которого кожа в салоне пропахла резковатой лавандой или тяжелым сандалом. Фотография семьи за козырьком над пассажирским местом, который никто никогда не открывает, потому что в этой машине не ездят пассажиры.

Мика приезжал в школу на трамвае или приходил пешком. После занятий он со старшими учениками шел в какой-нибудь из пестрых соседних баров или оставался прямо в танцевальном зале, где за барной стойкой, красиво подсвеченной в дни милонг, стояли бутылки вина, пива, коньяка и ракии. В спину расходившимся по домам новеньким неслось кокетливое «Я за рулем» и оживленное обсуждение, кто, кого и куда будет сегодня подвозить. Интересно, отец учил его водить?

– Видишь? – спросила Алиса.

Мика покачал головой. До самого конца парковки его лицо оставалось таким же напряженным, с тревожной складкой между бровей.

Может быть, его отец успел уехать. Может, смену отменили. Может, заранее узнал о том, что готовится, сел в свою машину с триптихом и сандаловым освежителем, усадил жену на пассажирское сиденье и поехал раньше времени забирать дочь с занятий. Тогда он бы позвонил Мике. Или написал. Должен же он был как-то дать знать единственному сыну, что скоро начнет бурлить на улицах города.

Алиса вспомнила, как хмурился Мика на ее вопросы о семье, как медлил со своими скупыми и сухими ответами. Тогда Алиса была уверена, что дело в ней, что его слова скупые и сухие потому, что Мика взъелся на нее из-за школы, из-за продуктов на чужой кухне, из-за правды. Сейчас впервые подумала, что, может, дело не в ней. Не только в ней.

Они завернули за угол. До входа оставалось полторы сотни метров по прямой асфальтовой дороге. Уже отсюда было видно, что крыльцо пустует, зато вдоль дорожки, у черных уличных фонарей, было видно фигуры. Марко растерянно ухнул. Мика остановился. На этот раз все трое сразу узнали смерть