Однажды с вечера ярко засветил месяц, можно сказать, совсем по-весеннему! Отцы посидели в старой монастырской кухне и отправились на покой. Кот, Буян и Лис, окружив Баконю, следовали за фратерами и что-то нашептывали ему. Баконя, видимо, колебался, не зная, соглашаться ему или нет. Но когда Лис презрительно скривил губы, Баконя протянул руку и обменялся рукопожатиями с ним, с Котом и с Буяном, затем, нагнав дядю, распахнул перед ним дверь в келью.

— Та-а-ак! Уф! Разморило меня у очага, засну как убитый. Доброй ночи всем! — сказал фра Брне.

— Доброй ночи! Доброй ночи! — посыпалось со всех сторон.

Восемь дверей затворились изнутри, загремели засовы, и наступила тишина.

Месяц стоял уже высоко, когда Лис притворил дверь своей кельи и на цыпочках, сжимая в руке башмаки, прокрался в галерею. Из другой кельи выскользнул Кот, тоже босиком, и, подав знак рукой Лису, направился к нему. Не успели они сойтись, как появился и Буян.

— Скотина! Чертов Космач! Если не выйдет, боюсь, как бы он нас не выдал!

— Нет! Он не из таких! — заметил Кот. — Подождем еще немного.

— Пойдем к его келье, в случае чего я кашляну! — сказал Буян.

Все трое, с башмаками в руках, двинулись вокруг галереи.

Ждали долго, но вот скрипнул засов, дверь медленно отворилась, и высунулась голова Бакони.

— Не бойся!.. Выходи!.. Сам знаешь, что, как заснет, его и пушками не разбудишь! — ободряли его товарищи.

— Ох, господи! — шептал Баконя, но все же спустился за ними по ступенькам во двор.

Буян и Кот подбежали к стоявшей у погреба деревянной лестнице, перенесли и приставили ее к кладбищенской стене, которая тянулась аршин на десять от церкви к кухне. Шедший впереди Лис хотел уж было подняться по лестнице, но Буян остановил товарища:

— А где это?.. Знаешь? — И, подняв к губам руку, он сделал вид, что пьет.

Лис рысью кинулся к погребу, а Буян взбежал как белка вверх по лестнице, оседлал стену и стал обуваться. За ним взобрался Кот, потом Баконя. Усевшись верхом на стене, они дождались Лиса, который нес что-то на плече. Лестницу перетащили на другую сторону стены, уперли в могилу фра Фелициана Фелициановича и на мгновение застыли, оглядывая освещенные месяцем белые надгробные плиты, невольно скрестив взгляды на свежей могиле в конце третьего ряда.

— Бедный мой, славный Иннокентий! — прошептал Лис, крестясь. — Да простит тебя господь, ведь ты тоже не раз сюда забирался!.. Прочтем хотя бы «Богородицу» за упокой его души!

Друзья спустились, шепча молитву, положили лестницу на могилу Фелициана и покинули кладбище.

— Сначала передохнем! — сказал Лис, когда они вышли на выгон перед новой кухней.

— А ты, Баконя, запомни: мы проделывали это еще до смерти Дышла, как только река, бывало, поднимется и на мельнице нет заречных… Началось это у нас… помнится, еще в ту зиму, когда нанялся Степан…

— Славный наш Степан! — заметил Буян вздыхая. — Ох, Сердар, Сердар!..

— Брось ныть! — прервал его Лис. — Значит, понимаешь, Баконя, вот уже пятый год мы ходим туда на посиделки! — Он указал рукой в сторону кухни, откуда доносился громкий говор. — Никто из фратеров и не подозревает, а слуги не посмеют нас выдать, не в их это интересах. Но запомни!.. Я не говорю, что ты можешь нас выдать, но боюсь, как бы Сердар что не пронюхал и не сбил тебя с панталыку. Ты его знаешь…

— Ладно, брось свои нравоучения! — прервал его Кот, и они двинулись к кухне. — Чего его поучать? Он и сам понимает, что, если Квашня дознается, непременно его выгонит!

Буян толкнул ногой дверь, и она растворилась. Яркий свет ударил им в глаза.

— Милости просим! — приветствовали послушников из кухни. — Входите! Садитесь!

— Милости просим, давненько не захаживали, да еще с «дарохранительницей»! — сказал Треска, вскочив и снимая шапку. — Не говорил ли я, что они придут с «дарохранительницей», а? Видите, а? Вот и Еркович, сокол ясный! Впервые к нам на посиделки, а, Еркович? Ну и отлично, ну и здорово! Милости просим! Садитесь!..

Все четверо уселись между Корешком и Треской. Косой, Увалень, Белобрысый и скотник тоже разместились на подстенке, заслоняя лицо руками от сильного жара.

— Ну, что, люди? Как поживаете, а? — спросил Лис.

— Ей-богу, не худо, а вот, ежели бог даст, с вами и совсем хорошо! — отозвался Косой, подмигивая соседу.

— И в самом деле, не худо, по-братски, как надо! — подсластил Корешок. — Все мы слуги святого Франциска. Оно, конечно, скажем, не все мы ровня, но ведь даже пальцы на руке не одинаковы; кто священник, кто послушник, а кто и слуга; однако все же мы друг без друга никуда. Не так ли, братья?

— Верно, так! — загорланили все.

— Ну вот, во имя этого будьте здоровы! — продолжал Корешок. — За здоровье этих славных дьяков и за их хорошую молодость. Дай им бог дожить до того, чего они желают!

Слуги встали и поснимали шапки.

— А по сему случаю следует вспомнить еще двоих их друзей, из которых один жив, а другой в райской обители! Значит, за помин души покойного Ловрича!

— Аминь! — хором запели все.

— И за здоровье Клопа, где бы он ни был!

— Живио!

И все по очереди угостились.

— Ей-богу, бедный Дышло даже после смерти пользу нам приносит! — сказал скотник Лису. — Подумай, дьяк, с тех пор как прибрал его бог и стали ходить слухи, будто он встает из могилы, чертовы воры заречные и носу не кажут… Можем спать спокойно.

— Как и тот, которого бог благословил и живым и мертвым, — добавил Увалень.

Завязалась беседа о том о сем, а главным образом о былых посиделках. Все поминали добрым словом Степана и его шутки.

— А