трамвае по Рингу, поражаясь количеству русских в Вене – отовсюду неслась знакомая речь. На всякий случай Костя старался держаться от соотечественников подальше.

Вспомнил про могилу Моцарта, проехался до кладбища Святого Марка. Долго петлял там по дорожкам между кустами – кладбище было живописно-заброшенным, из травы выглядывали херувимы с растрескавшимися каменными крылышками. Памятники из белого песчаника стояли в беспорядке, как будто выросли сами, без всякого планирования. Ветви деревьев распластывались над ними, как зонтики, защищали от солнечного света. Там не было оградок, к которым Костя привык на православных погостах, не было аляповатых искусственных цветов и гранитных мавзолеев. На месте той самой коллективной могилы, о которой упоминала Вера, цвели анютины глазки и ангел опирался о пьедестал простой колонны, обломанной на высоте метра от основания.

В соборе Святого Стефана Костю больше всего поразила крыша с геометрическим узором из черной, бирюзовой и охряной черепицы и имперскими орлами. Внутри шла репетиция хора, и у мальчиков в алых балахонах были неземные благостные лица.

Всю неделю Костя ждал, когда пойдет в оперу и окажется в привычной театральной обстановке, по которой, конечно, сильно скучал.

Собираться начал с обеда: тщательно побрился, подпилил ногти, привел в порядок одежду. Брызнулся парфюмом и оценивающе посмотрел на себя в зеркало. В целом неплохо. С Верой они договорились встретиться уже в театре, и Костя отправился туда, естественно, пешком – до оперы от Вериного дома было рукой подать.

Он встал перед подъездом и начал рассматривать съезжающуюся публику. В основном все пожилые, солидные. Дамы в вечерних платьях и дорогих костюмах, с перстнями, серьгами, браслетами – тут в театр принято наряжаться. Старухи, похожие на высушенных черепах, с уложенными волосами и накрашенными ногтями курили, оживленно беседуя между собой.

Увлекшись наблюдениями, Костя не заметил, как подъехала Вера; увидел ее, только когда она подошла чуть ли не вплотную. Платье изумрудного цвета удивительно ей шло: с открытыми плечами и коротким шлейфом сзади, оно давало возможность продемонстрировать тяжелое золотое ожерелье-ошейник, смуглую кожу тонких рук, гибкую талию и узкие бедра.

– Выглядишь потрясающе! – искренне восхитился он.

Волосы Вера собрала в свободный узел, из него вроде как случайно выбивалось несколько прядей. От нее шел сладкий, пьянящий запах духов, карие глаза сверкали, как звезды. Костя подумал, что такой красивой Веру еще не видел, хотя она с самого начала нравилась ему остро и по-особенному глубоко.

– Пойдем внутрь? – Вера взяла его под локоть. – Десять минут осталось, тебе, наверное, интересно здание посмотреть?

Косте правда было интересно, и они полюбовались статуями на мраморной лестнице, потом росписями центральной галереи, парадным залом, по которому прогуливались зрители в ожидании звонка.

Ложу, предназначенную для пятерых, они заняли вдвоем; в нее вела кабинка, обитая красным плюшем, где можно было оставить верхнюю одежду и посидеть на банкетке с гнутыми ножками. В ложе у барьера стояли кресла с высокими спинками, перед каждым был закреплен планшет. Оказалось, что это суфлер, по которому можно смотреть субтитры на разных языках. Когда-то оперу было принято переводить на язык страны, где ее ставили, но годах в восьмидесятых от этой традиции начали отказываться. Теперь оперы играли исключительно в оригинале, сопровождая переводным текстом. В большинстве театров текст шел бегущей строкой на электронном табло над сценой, но в Венской опере каждому зрителю полагался такой вот планшет. В партере планшеты были встроены в спинки впереди стоящих кресел.

Сюжет Костя, конечно, знал: деревенский дурачок Неморино ухаживает за хорошенькой богатой Адиной, которую его ухаживания нисколько не интересуют. У заезжего шарлатана бедолага покупает «любовный напиток» – на самом деле просто бутылку вина. Вскоре после этого эпизода начался антракт, и в их ложу постучали.

Вошел мужчина, церемонно раскланялся с Верой, протянул Косте руку. Вера представила его:

– Доминик Мейер, интендант театра. А это…

Мужчина перебил ее:

– Я вас знаю! Вы Константин Садовничий, русский режиссер! Рад приветствовать вас в Венской опере!

Костя бросил на Веру короткий взгляд, потом кивнул и ответил на рукопожатие.

– Да, это я.

Вера стояла неподвижно, опустив глаза.

Мейер возбужденно сыпал вопросами:

– Вы возвращаетесь к работе? Та история с вашим отстранением разрешилась? Обидно, очень обидно, что у вас в стране так с вами поступили. Поверьте, европейское театральное сообщество на вашей стороне! Вы прекрасный режиссер – я это с уверенностью могу сказать! Несмотря на столь молодой возраст. Мы с вами должны обязательно встретиться, поговорить. Фрау Эдлингер, почему вы меня не предупредили, что приведете русскую знаменитость? – он повернулся к Вере. – Хотели сделать мне сюрприз? О да, он удался!

Костя попытался вклиниться в его монолог:

– Господин Мейер, мне очень приятно, но я…

– Один из самых перспективных режиссеров нашего времени! Я видел вашего «Лоэнгрина», это было великолепно! Где вы его ставили, напомните – в Мюнхене или в Берлине?

– В Берлине, в прошлом году. Но сейчас я с частным визитом и…

– Ложа – не лучшее место для беседы. Нам с вами есть что обсудить, поверьте мне. Я хотел бы пригласить вас… Надолго вы в Вене?

– Улетаю в это воскресенье, – растерянно отвечал Костя. Вера так и стояла, застыв на месте, темные ресницы трепетали над смуглой щекой.

– Тогда какие у вас планы на завтра? Обед, ужин – какое время вам удобнее?

Костя покосился на Веру, словно хотел переадресовать вопрос ей. Она подняла голову, без улыбки посмотрела Косте в глаза.

– Решай сам. Режиссер здесь ты.

Глава 6

Выпускные экзамены Костя сдавал, как в тумане. Ему хотелось скорее оказаться в Москве, почувствовать себя взрослым и самостоятельным, студентом режиссерского факультета. Получив привычные пятерки, Костя закончил школу с золотой медалью, собрал вещи – в том числе заветную голубую папку со статьями про него и рецензиями на спектакли – и сел в поезд. Его никто не провожал: отец был, как всегда, в больнице, оперировал, а мама сказала, что лучше попрощается с ним дома, а не на вокзале. Тем более что он только подаст документы и до вступительных еще вернется.

Костя возвращаться не собирался, но маме об этом пока не говорил. Приятель, уехавший в Москву год назад, снимал комнату в большой квартире на «Парке культуры»; он говорил, что там Косте найдется место. Увидев его «хоромы» – бывшую коммуналку, которую хозяйка поленилась отремонтировать и сдавала задешево разным случайным людям, Костя поначалу впал в уныние. Ему, привыкшему к чистоте, выглаженным простыням, белоснежной сантехнике в ванной и крахмальным салфеткам на кухне, невыносимо было заходить в совмещенный санузел, где бегали тараканы и кисли на веревке мокрые