цветы, в блаженстве прищурив глаза.

– Роскошно, – подтвердил, кивнув головой. – Как прошел рабочий день?

Вера пожала плечами:

– Прошел. Сейчас переоденусь, пойдем ужинать.

– В какое-нибудь твое любимое место?

– Естественно. Называется «Медуза».

– Там шницели подают?

– А ты поклонник?

Костя смешливо фыркнул:

– Когда в Риме, делай как римляне.

– Значит, будем есть шницели.

Вера развернулась, собираясь отправиться к себе в спальню, но Костя ее задержал, встав на пути. Положил руки на плечи, наклонился поцеловать, и она поддалась, растаяла, обняла его поверх халата. Они прошли к ней в комнату, легли на широкую двуспальную кровать, полежали, глядя на потолок, где в сумерках поблескивала люстра, на которой настоял в свое время Магнус.

– Как ты тут оказалась? – спросил Костя вполголоса. – Почему-то мне все время кажется, что ты не отсюда.

– Может, так и есть, – ответила Вера. Костя, впадавший временами в самоуверенную слепоту, сейчас оказался неожиданно близок к правде, и Вере стало не по себе.

Чтобы не говорить больше, она приподнялась над подушкой, стащила через голову футболку, оставшись в кружевном белье. Костя, вдохновленный, погрузился в изучение ее тела, проводя по нему губами и кончиками пальцев, наклонился к плоскому животу, двинулся выше. Вера замерла, прислушиваясь к нарастающему возбуждению, подалась ему навстречу.

– Тебе не надо предохраняться? – прошептал он.

– Об этом не беспокойся.

Уже совсем стемнело, когда они вышли на Кертнерштрассе и двинулись в сторону Ринга. Вспыхивали впереди нарядные витрины магазинов; в уличных кафе сидели туристы, попивая аперитив. Приближался час, когда заполняются рестораны, публика съезжается в театры. Показался впереди фасад «Альбертины»: на белоснежном фоне галереи выделялся черный навес с золотыми буквами названия. Старый дворец Габсбургов выплескивал из окон электрический свет. В этом свете им открылась панорама потустороннего мира: на фоне зеленых боскетов, под нежной переливчатой радугой на колени кавалера присела девушка с тонкой талией, в напудренном парике. Кавалер губами прикасался к ее обнаженной груди, выглядывавшей из корсета; румяное личико дамы казалось одновременно лукавым и разгоряченным, розовели щеки, блестели темные глаза. Из-за зелени за парочкой подсматривал другой мужчина – в черной треуголке, отделанной золотым позументом.

– И тут Сомов! – воскликнул Костя, даже не поглядев на подпись под репродукцией в застекленной витрине. – Прямо-таки судьба! Сходим?

– Давай, – кивнула Вера. – Только завтра, сейчас уже поздно. Если хочешь, договорюсь, чтобы нас впустили до открытия.

– Ничего себе! Так можно?

– Можно. Мой отдел участвовал в организации выставки.

Вера не стала уточнять, что сама видела экспозицию несколько раз – в процессе расстановки и потом, на открытии. С куратором она провела много часов, обсуждая возможности доставки экспонатов из России, Франции и Америки; в последние годы цены на живопись Сомова взлетели, и музейщики, как и частные коллекционеры, боялись отсылать картины, несмотря на огромные страховые взносы.

Ко входу в «Медузу» вела лестница, покрытая ковровой дорожкой; гостей встречали швейцары в строгих костюмах. Их проводили наверх, усадили за столик перед окном, на котором горели свечи в натуральных морских раковинах. С одобрения Кости Вера сама выбрала вино, заказала ему обещанный шницель, а еще закуски, которые немедленно начали выносить с кухни. Ее немецкий звучал безупречно; Костя видел, что она тут далеко не в первый раз, поскольку с ней здоровались, как с постоянной гостьей.

– За твое путешествие, – подняла Вера бокал.

– Импровизированное, – улыбнулся Костя.

– Давно хотелось кому-нибудь показать город…

– Неужели больше некому? – Костя притворно воздел вверх брови. – К тебе не приезжают друзья? Родители?

– Друзей у меня нет, – бросила Вера чуть резко и, почувствовав это, поправилась: – Я же общаюсь в основном с коллегами. Им экскурсии ни к чему, они и так все здесь живут.

– А родители?

– Мама считает, тут нечего делать.

– Надо же…

Она явно чего-то недоговаривала, но Костя чувствовал, что настаивать не имеет смысла. В целом ситуация его устраивала, он тоже не горел желанием пускаться в откровенность. О чем рассказывать – о своем провале? Нет уж, он лучше помолчит. Рано или поздно правда все равно выплывет наружу, а пока можно просто наслаждаться вкусным ужином, вином и компанией красивой женщины.

Костя откинулся на спинку стула, выдохнул, глядя в окно. Темнота сгущалась, но небо, подсвеченное городскими огнями, оставалось синим.

– Я освободила на завтра день, – сказала Вера, – у нас с тобой большие планы.

– Посветишь меня?

– Пусть лучше будет сюрприз. Ты мне доверяешь?

– О да! – воскликнул он шутливо. – Целиком и полностью.

– Вот и хорошо. Как тебе, кстати, шницель?

Костя многозначительно указал глазами на пустую тарелку:

– Великолепно. Каждый день бы ел!

Вера уловила в его словах иронию.

– Это ты еще не пробовал тафельшпиц.

– Тоже местная кухня?

– Ага. Вареная говядина.

– И все? – изумился Костя. – Просто вареное мясо?

– Ну оно в бульоне. С овощами.

– Это меняет дело.

– Значит, в следующий раз попробуем. И кайзершмаррн.

– Дай угадаю – яйца? Всмятку или вкрутую?

Вера усмехнулась:

– Почти в точку. Бисквит крошат на кусочки и жарят с маслом и орехами. Подают со сливочным кремом. Обычно на завтрак. Рецепт самого кайзера, между прочим.

– Ну если кайзера… – протянул Костя. – Ему виднее.

– Но у нас с тобой будет завтрак не от кайзера, а от Троцкого.

– От кого, извини?

– Троцкого Льва Давидовича. Одно время он тоже жил в Вене, и было у него любимое кафе, куда мы и пойдем.

Покончив с едой, они пересели в кожаные кресла, заказали коктейли. Вере принесли черный матовый бокал с темно-красной жидкостью, в которой плавал цветок; Костя пил из стеклянной птички с соломинкой в хвосте смесь априкот-бренди с просекко. Опьянения он не чувствовал, да и откуда ему было взяться после сытного ужина с дьявольски, если честно, жирным шницелем из экологически чистой свинины откуда-нибудь с Альп?

Пришли официанты, распахнули окна, впуская в уютное нутро ресторана ночную прохладу, и Костя спросил разрешения закурить. Ему разрешили – если не будут жаловаться другие посетители. Жаловаться никто не собирался, и они с Верой выкурили по сигарете, попросили еще коктейль, потом еще и еще…

На улицу вывалились в состоянии вдохновенной эйфории, прошли до Бурггартена, где прогуливались собачники с разной мелочью – болонками, шпицами и йоркширскими терьерами. Побродили у статуи Моцарта с купидонами на постаменте; перед ней на газоне был высажен из какой-то розоватой травки большой скрипичный ключ. Вместо скамей там стояли садовые стулья из крашеного металла, но присесть на них не получилось – слишком холодные. Дошли до памятника Гёте в зеленой патине; Великий, расположившись в массивном кресле, задумчиво глядел в пространство.

Сад освещался прожекторами; последние группы туристов рассаживались по автобусам. На Ринге загадочно шелестели ветвями старые липы и каштаны,