Шрифт:
Закладка:
А эти двое с таким упоением переминались под гитарные рулады, что даже не заметили, как Борис Михайлович без перерыва заиграл другую мелодию. И все живые мумии дружно закивали головами, одобряя его дьявольскую хитрость.
А мне хотелось завопить:
— Да очнись ты, дура! На тебе же позорные джинсы и китайский бомбер! В таком наряде только двор мести или картошку собирать… Что ты выставляешь себя на посмешище?
Только во сне никогда не удается вмешаться в сон. Похоже, «сон» становится главным словом моей жизни. Единственным, от которого я хочу очистить мой лексикон. Остальные меня не смущают…
— Женя, вы разрешите проводить вас? — спросил этот увалень после того, как они протоптались четыре мелодии подряд.
И без конца говорили о чем-то! Типа, нащупали духовную близость и все такое…
— А вы смотрели новый спектакль в нашей Драме?
— Не знаю, как по мне, так спорный взгляд на Чехова, — это она.
Он:
— Если честно, я больше люблю кино. Но хорошее! Вы видели фильмы Мартина Макдонаха?
— О! «Залечь на дно в Брюгге»? Конечно.
— А «Семь психопатов»? Восторг же!
— А как мне понравились «Три билборда…» Я плакала…
— Самый свежий у него «Банши Инишерина».
— Этот я еще не видела. Стоит посмотреть?
— Обязательно!
Меня просто разрывало от невозможности вмешаться и проорать, что я тоже обожаю фильмы Мартина Макдонаха, но эти двое переключились на литературу — по нарастающей. А мне никак удавалось их заткнуть…
И я сказал:
— Да ради бога! Болтайте о своем Сафоне, которого я не читал, а вы, оказывается, оба прям упиваетесь…
И подумал: найти, что ли? О чем он там писал? В разговоре мелькнуло, что испанец недавно умер, причем достаточно молодым.
Я прогуглил — на фотографиях лысоватый толстячок, видно, поэтому так им и близок. Пролистал ознакомительные фрагменты: а ничего писал, завораживает, надо почитать. Хотя сразу чувствуется, что проза темная, мрачноватая. Как раз по мне…
Думал, Жене ближе какая-нибудь жизнерадостная фигня, типа той, что строчит Фэнни Флэгг. Я однажды открыл книгу, которую Ольга читала… Мармелад, а не проза! А Женя в точности — одна из ее героинь! Сверкающий мыльный пузырь… Того и гляди, лопнет от восторга, который вызывает у нее буквально все в этом мире!
Или сама Женя не считает себя таковой, потому и любит Сафона? Забавно… Хотя в фильмах Макдонаха, которые я как раз смотрел, тоже ничего особо забавного не найдешь. Если его герои и острят, то это такой себе юмор — чернее черного. А ей, значит, нравится? Неожиданно.
Да в принципе, так ли это важно, кто из нас что читает, смотрит? Или это имеет значение? А что, если я так и не смог до сих пор найти родственную душу только потому, что никогда не интересовался, какие книги читают те девушки, которые просыпаются в моей постели? И читают ли вообще?
Тамара, наверное, любит что-то мрачное, типа Достоевского и Несбё. Или же, вопреки всему, Грина и Паустовского?
Мой батя время от времени перечитывает Паустовского и грустно улыбается, вглядываясь в строчки… Что ему видится за ними? Вот уж чего мне никогда не понять.
Как и того, почему, пока Женя танцевала с этим Гошей-униформой, мне постоянно хотелось заорать: «Убери от нее руки, потный боров!»?
* * *
Давно я не видела такого разгула стихии! Гонимые резкими порывами ветра, внизу вскипают волны, вполне приличные, учитывая, что это не река, а всего лишь дорога… По ней, удивленно мигая фарами, медленно плывут автомобили, их эмблемы ушли под воду, я не могу отличить одну от другой. Юные березы мечутся за окном от страха, роняют слабые листочки, стараясь увернуться от ослепительных молний, пляшущих в темно-свинцовом небе.
Я ловлю их взглядом из окна своего кабинета и радуюсь, что последняя на сегодня ученица наверняка успела добежать до дома — все дети живут по соседству. Мы же не знаменитая московская ДМШ, к нам через весь город не ездят. У нас скромная местечковая школа, а я ее скромная учительница, ничем не выдающаяся. Кроме живота…
Разве Гоша не заметил этого, приглашая меня танцевать? Не почувствовал, осторожно прижавшись? Тогда почему же не бежал, сломя голову, сдерживая позывы тошноты?
Или он не слышит глянцевое многоголосье, которое твердит уже который год, что если женщина не желает загонять себя в прокрустово ложе модельных пропорций, значит, она недостойна любви? Наверное, я недостойна… Но пусть так и останется. Не верю я, что человек, готовый открыть сердце только идеалу, навязанному другими людьми, останется рядом в болезни и в горе… А если он не таков, зачем тогда ему находиться рядом?
В моей душе все бушует так же, как за окном. После того танцевального вечера, когда Гоша проводил меня до подъезда и мило улыбнулся на прощание, не попросившись на чашечку чая, я всю ночь не могла уснуть, пытаясь понять: хорошо это или плохо? Что двигало им — порядочность и скромность? Или осознание своей ошибки? Как там написал в дневнике Толстой после брачной ночи? «Не она».
И я вполне понимаю Гошу. Может, ему не достанутся такие невероятные красавицы, с какими развлекается герой моих снов, но уж найти девушку стройней и миловиднее меня не составит труда. Только лучше б он вообще не приглашал меня на танец…
По дороге Гоша заговорил о своем детстве. Я читала, что от смущения многие цепляются за эту тему, выуживая разноцветные лоскуты воспоминаний, которые год от года становятся все ярче.
— Мы тогда жили в Подмосковье. Ты, наверное, и не слышала про такой город — Ивантеевка?
Не слышала, верно. Чем он знаменит? Гоша не находится что ответить, неуклюже острит:
— Тем, что я там родился…
У Макса это вышло бы куда увереннее. Вряд ли он сомневается, что Москва знаменита в мире как место его появления на свет… Спохватываюсь: опять я думаю о нем, как о живом человеке, а ведь он даже не существует. Как… книжный герой! Неужели писатели привязываются к выдуманным персонажам, точно к живым людям?
Заговариваю об этом, не обращая внимания на то, что слишком резко меняю тему разговора. В Гошином голосе звучит удивление:
— А ты сомневаешься?
Достав телефон, он ищет что-то, быстро скользя пальцем по экрану:
— Где-то у меня был пост… Мураками как раз об этом писал… А,
