Шрифт:
Закладка:
Тогда наш директор был хоть и пожилым, но полным энергии и смелых замыслов человеком. Музыку он любил самозабвенно, хотя сам так и не стал ярким исполнителем. Да и педагогической жилки у него не было, потому его назначили на должность скорее хозяйственную и отчасти политическую, ведь ему постоянно приходилось иметь дело с городскими властями. В верхах директор успешно пробивал стипендии для лучших наших учеников и премии для преподавателей, чему мы все были несказанно рады. А сам Борис Михайлович, награждая юные дарования, просто сиял от счастья!
Его готовностью влюбиться в талант и воспользовался Павлик. Так с придыханием называл его наш директор, хотя здоровенному детине в то время стукнуло тридцать, а было это несколько лет назад. Павлик околдовал его слезливой легендой о своем несчастном детстве с матерью-алкоголичкой, которая работала сторожихой в сельском клубе, где было фортепиано, на котором несчастный мальчик сам выучился играть. Без чьей-либо помощи освоил ноты и окунулся в музыку с головой.
— Он же гений! — задыхаясь от восторга, говорил мне Борис Михайлович. — Самородок!
Впрочем, он рассказывал о Павлике не только мне, но и всем встречным-поперечным. В том числе и тем самым властям, к которым был вхож. У них наш директор выбил для Павлика квартиру, поскольку гению не пристало ютиться по чужим углам. А в нашей школе концертный зал был отдан в единоличное пользование Павлика, который — надо отдать ему должное! — репетировал с утра до ночи. Готовился к Всероссийскому конкурсу исполнителей-любителей. Учителя шептались, что Борис Михайлович отдал ему вакантную ставку, чтобы Павлику не приходилось зарабатывать на кусок хлеба.
И все бы ничего, если бы играл он и впрямь как Мацуев… Но Павлик по уровню мастерства явно недотягивал даже до наших старшеклассников. Когда мы пытались намекнуть об этом директору, он воздевал к небу тогда еще не трясущиеся руки:
— Как вы слепы и глухи! Павлик же всему выучился сам. Чего стоили бы наши ученики без вашего вклада?
Мимо нас Павлик проносил свою крупную косматую голову с достоинством льва и никогда не то что не здоровался, но даже не отвечал на приветствия.
— Гениям не к лицу общаться с простыми смертными, — бурчала Нина ему вслед.
Мы все недооценивали опасность Павлика…
В ту зиму у Бориса Михайловича умерла жена, и он неожиданно подарил Павлику свою машину — в одиночку угасло желание ездить на дачу, а на работу он добирался пешком. Детей у него не было, и все нерастраченные отцовские чувства старик направил на Павлика, уверяя нас, что после победы на конкурсе (в чем Борис Михайлович не сомневался) парня возьмут без экзаменов в московское музучилище — в Гнесинку или в Мерзляковку.
Когда Павлик наконец отбыл на конкурс в Москву, мы все вздохнули с облегчением: хотя бы в концертный зал наши ученики теперь смогут прорваться, им тоже необходимо осваивать сценическое пространство. Борис Михайлович летал как на крыльях, не выпуская из рук телефона — ждал известий от Павлика.
Через несколько дней Нина ворвалась ко мне с перекошенным лицом:
— Он спит в кабинете! Он продал квартиру!
Почему-то я даже не спросила кто. Это стало ясно в первую же секунду — стены качнулись. Мой ученик бесшумно выскользнул за дверь, и мы с Ниной вцепились друг в друга, точно оказались на тонущем корабле.
— Ты… Откуда… Он сам сказал?
— Павлику нужнее.
Это были, конечно, не ее слова. Нина лишь повторила сказанное директором, пребывающим в плену сладостного самообмана. Добрый, доверчивый человек, он отдал Павлику последнюю рубашку и чувствовал себя счастливым. Разве это не счастье — выполнить главное предназначение своей жизни? Служение гению наполнило высшим смыслом судьбы многих ничем не примечательных людей. Вот только с вектором своего самопожертвования Борис Михайлович ошибся…
Телефон Павлика оказался заблокирован. Сам он больше не перезвонил ни Борису Михайловичу, ни кому-нибудь из нас. Среди участников того желанного конкурса его фамилия возникла, но организаторы оказались не столь доверчивыми людьми, и вскоре Павлика убрали из списков. Мы недоумевали — почему?
Наша завуч разузнала по своим каналам — она училась в Москве с кем-то из членов жюри и выяснила то, что нас всех сперва повергло в шок, потом показалось абсолютно очевидным:
— Никакой он не самоучка! Этот проходимец окончил музучилище у себя на Дальнем Востоке. Решил скрыть диплом, ведь среди профессионалов ему ничего выше последнего места не светило… Но те ребята враз докопались до истины! Почему нам такое не пришло в голову?!
Стыдно стало всем…
То, что Павлик оказался просто слабым музыкантом, двоечником, подавило Бориса Михайловича сильнее, чем исчезновение этого типа с деньгами. Мы всерьез боялись, что наш старенький директор не переживет удара в спину… А он действительно враз стал стареньким, шаркал по длинным коридорам, с трудом подтаскивая ноги, хотя еще пару недель назад чуть ли не бегал по школе, обгоняя учеников. У него стали трястись голова и руки… Никому Борис Михайлович не жаловался, но мы слышали, как он плачет, закрывшись в кабинете — больше пойти ему было некуда.
Нина рвалась подключить к делу полицию, отыскать этого сукиного сына и вытрясти из него все до копейки. Но наш аккордеонист Остапчук, старый друг Бориса Михайловича, пояснил, что доказать передачу денег Павлику невозможно — никаких бумаг они не подписывали, большую коробку с наличными наш несчастный директор, радуясь, как ребенок, перевязал бантом и вручил Павлику с глазу на глаз. Тот, конечно, рыдал от счастья у него на плече и даже бормотал, что недостоин такого подарка… Вот бы директору прислушаться! Но старик счел это обычной скромностью великого музыканта.
Буквально через пару дней Борис Михайлович написал заявление по собственному желанию, а возраст у него давно был пенсионным, только раньше этого никто не замечал. Всеведущий Остапчук донес до нас, что наш уже бывший директор продал дачу и сам сдался в пансионат для престарелых — оплатил свое проживание. Я не находила себе места, пытаясь представить его в казенной пижаме на узкой койке, пока не поняла, что гитара поможет мне проникнуть туда и хоть недолгие часы проводить рядом с Борисом Михайловичем.
Боже, как он обрадовался, увидев меня…
— Женечка, вы как солнце! — восклицал Борис Михайлович, бережно сжимая мои руки. — Вы появились, и все разом расцвело.
А я-то опасалась, что старик и не сообразит, кто это перед ним…
Когда же он понял, что это не одиночный визит
