Шрифт:
Закладка:
– Простроишь в таких три часа на сцене? – усмехнулся Марат. – А если и простроишь, то назавтра выйдешь к зрителям в домашних тапочках, залепленный пластырем по щиколотки.
И теперь они гуляли по залитому солнцем Мадриду, рассматривали нарядные фасады, присаживались на бортики городских фонтанов, вопреки всем запретам глазели на витрины, и Андрей не мог отделаться от чувства щемящей обиды. Даже не за себя, его Мадрид не очень-то и впечатлял. За ребят, за их общую бедность, за великую страну, которая не может нормальные туфли сшить. Подумаешь, Испания. Что там той Испании в сравнении с Советским Союзом? Тьфу, и нету её. А нет, смотрим, завидуем, на витрины облизываемся. Как же так?
А потом он заметил, что на них оглядываются. Испанцы явно отличали их от других праздно шатающихся туристов, каковых в центре города было немало. На них смотрели, их обсуждали, только что пальцем не показывали. А когда они, устав бродить, уселись в каком-то уютном сквере на скамейку и начали делиться впечатлениями, сидевшая напротив пожилая испанка вдруг встала и подошла к ним. Марат, воспитанный в строгих восточных традициях, тут же вскочил, хотя тоже не понимал, что от них нужно. Женщина имела вид весьма суровый.
– Руссиан? – требовательно спросила она.
– Руссиан, – с готовностью кивнул Марик, самый «русский» из них, с характерным азиатским разрезом чёрных глаз. – Советшион!
– Как не стыдно! – на ломаном русском произнесла женщина.
И перешла на испанский, так что Андрей совсем перестал что-либо понимать. Но по тону было понятно, что женщина возмущена. Чем больше она говорила, тем больше распалялась. Уже вскочил и Лёнька, и сам Андрей поднялся со своего места, недоумевая. Может быть, на этой скамейке нельзя сидеть? Может быть, они слишком громко разговаривали? Больше ничего предосудительного в их поведении он найти не мог. Они не пили спиртное, не грызли семечки, даже не курили, потому что Марат забыл сигареты в номере, а пачку Андрея уже прикончили.
– Что она от нас хочет? – удивилась Маша.
– Я не понимаю! – Марат развёл руками. – Донт андестенд!
– Донт андестенд! Донт андестенд! – заголосила женщина, ещё сильнее рассердившись. – Она вдруг вытащила из своей сумочки вчетверо сложенную газету, развернула её и стала тыкать пальцем в какую-то фотографию. – Андестенд?
– Что там? – Лёнька заглянул ошалевшему Марату через плечо. – Ух ты, ничего себе. А что случилось-то?
На фотографии лежал разломанный на несколько частей обугленный самолёт. И ещё какая-то груда мусора, о происхождении которого Андрею не очень хотелось думать. Заголовок он разобрать не мог, в который раз досадуя на собственную безграмотность.
Женщина продолжала тараторить, пытаясь что-то втолковать Марику как единственному, хоть что-то понимающему, на смеси языков.
– Она говорит, что Советский Союз сбил этот самолёт, – наконец перевёл он.
Ребята застыли в оцепенении, вглядываясь в фотографию ещё пристальнее.
– По-моему, это пассажирский самолёт, – пробормотал наконец Лёнька. – Вряд ли же такая махина была провокатором-диверсантом.
– Гражданский самолёт с людьми, – кивнул Марат. – Видимо, он пролетал над нашей территорией. Она говорит, на Дальнем Востоке. А дальше я вообще ничего не понимаю.
– А почему нам должно быть стыдно? – возмутился Андрей. – Мы, что ли, сбивали? Я, ты, Лёнька? Или Машка у нас теперь в ПВО служит? Мы тут при чём? Что она на нас кричит?
– Потому что это наша родина, Андрей, – мрачно ответил Марик. – А мы здесь – её делегаты. Я уже встречался с подобным в Италии. Когда люди за границей возмущены поведением Советского Союза, они высказывают своё возмущение нам, артистам. Больше некому.
– Глупость какая-то! Сбитый гражданский самолёт – это ЧП! – горячился Андрей. – Об этом говорили бы по телевизору.
– Может, и говорят, – хмыкнул Лёнька. – Только не по нашему. Ты хоть раз слышал, чтобы по нашему телевизору о чём-то плохом рассказывали?
– В холле нашей гостиницы есть телевизор, – сказал Марат. – Если там найдётся канал на английском или итальянском, я смогу перевести.
– Ну и что, побежим в гостиницу телик смотреть? Из-за одной чокнутой старухи? – возмутилась Машка. – Да пошли гулять, нужна она вам!
Ребята, кое-как отвязавшись от странной испанки, бормоча извинения, покинули сквер. Но гулять им уже расхотелось. Мысль о сбитом самолёте не давала покоя. Хотелось убедиться, что это просто недоразумение, что женщина что-то перепутала или они её не поняли. И всех, кроме Маши, тянуло в гостиницу к телевизору. Оставить её одну гулять по Мадриду Андрей не мог, и дело даже не в полученных им инструкциях. Просто кто же оставляет девушку в одиночестве в незнакомом городе? Да ещё и, как выяснилось, среди враждебно к ним настроенных испанцев? Вдруг ей ещё такая агрессивная бабуля встретится? А если не бабуля, а какие-нибудь мужики?
– Все идём в гостиницу, – решил он. – Выясним, что там с самолётом, отдохнём, а вечером ещё прогуляемся. Надо где-то продуктов купить, пообедать. Ну или хотя бы поужинать. Мы же не можем один раз в день есть.
– Я с собой супы-концентраты привёз, – сообщил Лёнька. – Можно сварить, у меня и кастрюлька есть, и кипятильник.
– Полевая кухня, – хмыкнул Марат. – Я десять банок тушёнки взял. Если тушёнку в суп-концентрат добавить, вкусно получится.
Андрей ничего не сказал. Он молча шагал по выложенной плиткой улице и думал. О том, что их поездка, которая задумывалась как триумф советского искусства в Мадриде, превращается в какой-то бесконечный позор. Они считают копейки и мечтают о туфлях, везут с собой кастрюльки и тушёнку, выслушивают обвинения прохожих в том, к чему не имеют никакого отношения. Но больше всего Андрей думал о том, что он напишет в отчёте для Геннадия Семёновича. Пока выходило, что писать ему совершенно нечего.
***
Новости на английском языка даже искать не пришлось – по всем каналам показывали одно и то же: обломки пассажирского лайнера, спасателей, разгребающих завалы, машины «Скорой помощи» и корреспондентов, эмоционально что-то рассказывающих. Что именно рассказывающих,
