грудную клетку упирается рука.

Я втягиваю носом воздух. Он кажется мне слишком цветочным.

Открываю глаза, смотрю на Митю.

– Сегодня уезжаем. Я решила.

Он злится еще сильнее. Сжимает челюсти. Желваки играют. В мою кровь выплескивается новая порция адреналина.

– Что за дебилизм, Аль? Я же сказал ждать. Мы сегодня никуда не уезжаем. Ты возвращаешься домой…

Мотаю головой.

– Нет. Завтра снова придет этот. Я не хочу.

Митя недолго молчит, мы боремся взглядами. В итоге парень выдыхает, приказывает:

– Тут стой. Я сейчас такси тебе закажу. Домой едешь и ждешь, уяснила?

Мне нужно кивнуть и послушаться. Быть покорной. Но Аллах дает мне знать, как я и просила. А может дело в людях, а не в нем.

Я слышу, что в глубине квартиры что-то падает. Митя дергается, я скашиваю взгляд.

В темном коридоре убогой студенческой квартиры неаккуратно стоит брошенная спешно обувь. Не только мужская. Я застываю взглядом на женских босоножках на высоком каблуке.

У меня есть подобные, но повода надеть еще не было. Они остались дома.

– У вас гости?

Спрашиваю, возвращаясь к лицу Мити. Он передергивает плечами. Я накрываю его руку своей и хочу опустить. Он сопротивляется. Давлю сильнее.

Всё понимаю – уже толкаю.

Сильно и неожиданно, потому что парень пятится, а я захожу, движусь по коридору до одной из дверей – его спальни.

Помню, как он тут пытался получить побольше. Целовал мою шею, гладил руки, шептал, как хочет…

Я не смогла переступить через себя. А кому-то переступать не нужно.

На полу навалом лежит одежда. В кровати – прижимая к груди простыню – девица.

Вся комната пропитана запахом, который я уловила еще в коридоре.

Мою душу выжигает. Она улыбается застенчиво, я вижу, что смешно, шепчет: «упс»…

Мне кажется, что я помню её из университета, но это уже совсем не важно.

Сзади догоняет Митя, сжимает мои плечи, я дергаюсь.

Резко разворачиваюсь и одновременно бью рюкзаком. Он пятится, пока не упирается в стену.

– Аль… Это пока… Мне же надо как-то, пока ты…

Я не ожидала, что мне может быть настолько обидно, но по горлу прокатывается всхлип, изображение становится мутным.

«Мне же надо как-то, пока ты…»

– Ты мне жизнь сломал…

Это даже не обвинение, я просто осознаю это и не могу оставить в себе.

Разворачиваюсь, бегу по квартире.

Хлопаю дверью и снова несусь по ступенькам.

Знаю, что Митя выглянет, но скорее всего уже не побежит. А даже если да – не догонит.

Я бездумно несусь прочь несколько кварталов, плачу навзрыд. Жалко себя. Убийственно. Грязно. Плохо. Опускаюсь на лавку, не чувствуя сил. Плачу ещё и на ней.

Но винить никого не могу. Только себя. Это ты себе жизнь сломала, Айка. Ты себе…

Я возвращаюсь домой до рассвета. Мой побег остается незамеченным. Телефон Мити отправляется в черный список. Вещи раскладываются по местам.

Дом снова оживает утром, а я ожить просто не могу.

Когда вечером мама осторожно стучится в дверь, я ежусь.

Мне кажется, что кожу ночью содрали. А я хоть и медик, но понятия не имею, сколько нужно для регенерации. Как жить с разбитым сердцем мы еще не проходили.

К воротам подъезжают машины. Я узнаю низкий рокот.

– Айка, спустишься? – Мама спрашивает куда мягче, чем настаивала вчера.

А я жмурюсь, смахиваю последнюю позволенную себе же слезу и смиряюсь.

– Да, мама. Спущусь.

Глава 12

Глава 12

Айлин

Меня подхватывает на гребень волны неизвестности и несет в ужасное будущее. Я не понимаю, что происходит вокруг, но прекращаю сопротивляться.

Меня под основание стерло предательство Мити. В груди зияет дыра. Я любила не так сильно, как страдала в первые дни после того, как узнала правду о том, ради кого и что наделала.

Наш побег закончился бы плачевно. Пусть я не совершала бы его ради чувств, скорее ради собственной свободы, но это не отменяет факта, что связалась с ужасным человеком. Не мужчиной. И из-за этого вляпалась в ситуацию, которая пахнет непоправимостью.

Но для дальнейшей борьбы мне нужно было бы собраться, вспомнить, за что стою, а я просто не могу.

Меня несет. И я смиряюсь.

Чтобы не страдать, учусь ничего не чувствовать. Осознание, что все вокруг предатели, становится моей обыденностью. Этот факт я тоже просто принимаю. Как и отцовское решение мной распорядиться.

Я не знаю, рады ли родители, что я вдруг начинаю исполнять каждую из команд. Не знаю, замечают ли, что глаза мои – стеклянные. Жизнь – бесцветная. Пёстрые ковры потускнели. Розовые стены стали серыми. Зеленые глаза Салманова такими же.

Он не частит с приездами. Передает подарки, я безразлично за них благодарю и не касаюсь.

Когда мама пришла сказать, что едем мерить платье, я не спорила. По ее указке выставляла руки вперед, вверх, крутилась, поднималась на пьедестал и спускалась с него, чтобы одно менять на следующее.

Мне было всё равно, какую выберут обертку. Казалось, что сквозь туман моего анестетического безразличия пробивалось мамино недовольство, но это не вызывало во мне никаких чувств.

В своей прошлой, оборвавшейся в ночь побега, жизни, я получила бы удовольствие от того, что солю тем, кто солит мне. Сейчас у меня нет сил на злорадство. Меня несет.

Несет-несет-несет.

В свадебном салоне с нами была ещё Лейляша. К ней тянется моя душа, но я боялась, что если рот открою – разрыдаюсь. Поэтому от нее я тоже закрыта. Даже в глаза старалась не смотреть. А она так меня жалела, что и самой становилось жалко.

Неужели я не сошла тогда с ума и не должна радоваться перспективе замужества с нелюбимым? Лейла могла бы меня в этом подбодрить, поддержать, стать плечом, но для этого поздно.

Надеюсь, я поняла Аллаха правильно. Пришло время для смирения.

Папа так и не снизошел до разговора по душам. Это снова больно, но чуть-чуть.

Митя не оббивал пороги, не пытался извиниться. Подозреваю, без моих проблем ему наконец-то стало легче. Но я не рада за него. Вспоминаю – в груди печет. Сложно забыть увиденную картину. Сложно собрать себя воедино после такой силы удара. Если я ему изначально не подходила, не устраивала, если ему так важно было сразу брать от жизни всё, то зачем же так жестоко? Почему со мной?

Я никогда не получу ответы на эти вопросы. Никогда их уже не задам.

А сегодня стану женой Айдара Салманова.

Церемония