этой самой комнате с Олегом.

– Не трогаю, – я раздвигаю пальцы и смотрю на то, как мужчина, подняв руки, демонстрирует ладони. – Я лишь хотел обнять тебя.

Слышу его слова, и словно маленькая девочка, которой я себя сейчас почему-то ощущала, смотрю, задав такой же глупый вопрос:

– Обнять?

Он кивает и спрашивает тихо: «Можно?».

Я не отвечаю, но слегка наклоняю голову моргнув. Я сама не уверена, что стоит это ему позволять.

Почему? Почему согласна, чтобы сделал это именно он?

Я не люблю, когда меня касаются. Ненавижу, когда хватают. Резкие движения рядом тормозят меня, но я почти все это проработала, остались лишь реакции. И все же, я позволяю ему.

А попав в его руки, натягиваюсь как струна, готовая порваться. И лишь когда он еще крепче меня прижимает к себе, я, услышав биение сердца, расслабляюсь. Вслушиваясь в его ритм, подстраиваясь под него.

Растворяюсь в моменте и благодарно обмякаю.

Время как песок сквозь пальцы. Его не бывает много или мало. Я всегда это знала. И когда Олег вдруг стал шевелиться, я не могла разобрать достаточно ли мне этих объятий.

Я была любимым ребенком, я знаю это. Но достаточно ли того, что мне давала мама? Почему я не помню ее объятий? Почему не помню ее восхищений? Почему я помню только то, что лежит на поверхности?

Плохая ли я дочь?

Я бы не хотела, чтобы мой сын пришел однажды и сказал, что он сомневается в моей любви. Это было бы катастрофой для меня. Но я знаю, что, отдавая ему всю себя, он скажет, что ему было достаточно меня и заботы, которой он был окружен.

Наверное поэтому, я позволила Олегу приблизиться ко мне так близко. Даже так мало зная его, он уже подошел ко мне слишком близко. И речь не о его руках, гладящих мою спину.

Он уже знает обо мне слишком много.

Но готова ли я говорить еще громче и еще больше, когда он задает мне самый страшный из всех вопросов:

– Саша, расскажи мне, что с тобой случилось?

Раньше, когда я слышала фразу: «Я не хочу, чтобы меня жалели», я ее не понимала. Почему?

Этот вопрос по-прежнему не нашел ответ в моей голове. Мама никогда меня не жалела. Что бы ни произошло, она требовала, чтобы я успокоилась. А потом говорила, что я не должна быть слабой, не обращала на слабости внимание, иначе ничего не выйдет.

Она была права. В итоге ничего не вышло. Думаю, именно это ее больше всего злит. Она была уверена, что если бы я согласилась на аборт, то все стало, как прежде. Но она не знает, что как прежде, никогда не будет.

Не в том смысле, что я навсегда останусь такой дерганной и боящейся всего вокруг. Я с этим работаю постоянно. Я сама, изменилась. Я не планировала возвращение в институт, даже до того, как узнала о том, что та проклятая ночь подарила мне сына. Я вообще хотела сбежать. Быть подальше от этого города. От людей, которые неустанно будут задавать вопросы «Куда ты пропала, Саша?», «Кто отец твоего ребенка и почему вы не женаты?».

Мама не жалела меня. А я… возможно, я хотела именно жалости. Жалости к тому, как я себя чувствовала, как мне было плохо. Я хотела, чтобы она меня обняла и сказала наконец, что ей жаль.

Сейчас я стояла в объятиях с мужчиной, который даже не знает, с чем имеет дело. Но я вижу его сочувствие, и мое сердце плачет, даже когда глаза сухие. Плачет та Саша, которая умерла почти два года назад. Я с ней так и не попрощалась. Она ушла во тьму. Сейчас я ее слышала. И не знала, могу ли я рассказать ее секрет ему. А еще я боялась, что в итоге это будет наш последний разговор. Я не хотела никогда кого-либо обременять собой и своими проблемами, но так вышло, что он сам брал их на себя, облегчая мою ношу. И я не понимала, почему он так делает.

Мое молчание затянулось и я, пошевелившись, дала понять, что меня можно отпустить.

Его руки скользнули по спине и остановились на талии. Он отпустил, но совсем на чуть-чуть.

Поднимаю голову, чтобы попросить его, но натыкаюсь на его глаза, полные чего-то значимого. Того, чему нет описания.

– Саша… – шепот, врывающийся подкорку сознания.

– Поверь, ты не хочешь этого знать.

Все же, сопротивляясь, отвечаю. Но знаю, что если он попросит снова, но, возможно, я скажу ему… если не все, то частично.

– Я бы не спрашивал, если бы меня не волновало то, что с тобой произошло. И я не хочу рисовать ужасы, придумывая все новые и новые ситуации.

– Не стоит. Это… не делай этого.

– Тогда, – он поднимает мою голову, взявшись двумя пальцами за подбородок, – пойдем сядем на диван.

Слегка киваю и иду вперед, когда он касается моей спины ладонью, провожая к мебели.

Мы садимся чуть поодаль. Я выбираю место, чтобы смотреть в окно было удобно. Так как в глаза ему… не смогу.

Я делаю вдох, медленно… глубоко. Надеясь, что он скажет, что передумал. Но Олег молчит и я, глянув на него быстро вновь отворачиваюсь, сидя боком.

– Мне было девятнадцать. Закончила второй курс. Многие одногруппники разъехались по домам, кто жил в городах области. Но немало осталось в городе.

Мы уже сдали сессию и часто встречались с девчонками. Гуляли, ходили в кафе, купались на речке. У Леры намечалось день рождения, и она всех пригласила в клуб. Моя мама воспитывала меня не то чтобы в строгости, но она была не очень рада, когда я сказала, что пойду на празднование в клуб. Эти места скопления молодежи и вперемежку с алкоголем она не переносила.

Я знала, что она пытается меня защитить. Но я также понимала, что она не убережет меня от опыта, который мне предстоит пройти. Мы ожидаемо поссорились. Наговорили друг другу всякого неприятного. Мы договорились встретиться в одиннадцать на входе. Но я не рассчитала время такси и приехала аж на полчаса позже. Мне было незнакомо это место. Я прошла поворот, и в итоге пришлось пройти через узкий коридор между двумя зданиями.

Я уже видела неоновый край названия. Слышала позади шум дороги, а спереди громкие биты, когда дверь клуба открывалась с периодичностью в несколько секунд.

Хоть летние ночи и светлые даже в одиннадцать вечера. Но там было темно, и фонарь не попадал в