экономисты в том числе, показали, что в российской тюрьме уже 50 с лишним лет идет война двух культур – тюремной и государственной, но и та, и другая – иерархические. И воровской закон, и тюремная администрация делают иерархическую структуру основой человеческого восприятия. Поэтому в стране с большим тюремным населением (а Россия – страна с большим тюремным населением) это означает, что такие нормы транслируются не только на человека, сидящего в тюрьме, но на его близких, родственников, друзей. Пока российская тюрьма работает, конечно, на сохранение дистанции власти. Но надо понимать, что тюрьма может быть устроена по-разному, как, впрочем, школа и армия.

Перейдем к армии. Я бы сказал, что здесь есть положительный результат. Главный механизм, воспроизводивший высокую дистанцию власти в армии, – это дедовщина. Она отнюдь не является советским изобретением – дедовщина так или иначе исторически существовала во многих армиях мира, была связана со своеобразными культами, представлениями о мужской солидарности, иерархии и т. д. Но, разумеется, преодоление дедовщины означает шаг к радикальному снижению дистанции власти, потому что страна с призывной армией пропускает через этот канал достаточно много людей. Что можно сказать о России? Сокращение срока призывной службы – это довольно важный источник положительного эффекта. Поле дедовщины схлопывается. Нельзя сказать, что она исчезла совсем, но, думаю, что ее безраздельное господство пошатнулось.

Теперь обратимся к той среде, в которой живет человек, и начнем с пространства. Пространство ведь тоже может транслировать ценности и идеи. В 2012 году в проекте Большой Москвы мы проводили совместные исследования с Институтом «Стрелка» и прекрасным голландским архитектурным бюро ОМА, очень известным в мире. Мы исследовали город как текст и город как трансляцию ценностей. Мы сравнивали опыт искусственно созданных мировых столиц, таких как Санкт-Петербург, Астана-Нурсултан, Канберра, Бразилиа, Вашингтон. И наиболее успешным в смысле трансляции ценностей оказался опыт Санкт-Петербурга.

Давайте остановимся только на двух чертах. Одна очень специфическая для Санкт-Петербурга: то, что там верфи оказались в центре города. Это ведь фактически трансляция ценности труда – той самой ценности, которая создала эффект протестантизма. Но гораздо важнее, с моей точки зрения, Летний сад, который был тиражирован в виде городских садов во всех губернских и уездных городах. Летний сад – это место, где верховная власть встречается со своими подданными, и при этом никто не падает ниц, все могут гулять вместе, разговаривать друг с другом. Это был очень серьезный и абсолютно сознательный удар, нанесенный реформатором Петром I по азиатской дистанции власти, которая, видимо, мешала ему в его реформах. К сожалению, именно в Летнем саду в 1866 году студент Дмитрий Каракозов выстрелил в гуляющего царя-освободителя Александра II. Близость власти и подданных иногда порождает тяжелые эксцессы. Но тем не менее это большое достижение и важный ценностный посыл.

Корпоративное пространство, в котором человек работает, проводит значительную часть времени, – мощный фактор формирования ценностей. Я приведу пример южнокорейской фирмы, которая делала уже следующий шаг от чеболя как промышленного концерна родственников к инновационной компании. Знаете, что они придумали? Они обязали инженеров, работающих в компании, снять галстуки – не носить их на работе – и получить дополнительное образование в какой-либо сфере искусства. Галстук для Кореи, крестьянской страны – это как погоны для офицера: родителей радует, что их сын стал такой важной персоной, что носит галстук. Но иногда наступает время снять галстуки и отказаться от высокой дистанции власти для того, чтобы включить инновационный потенциал.

Последний социальный институт, о котором я хотел бы сказать как о способе воздействия, – это медийная сфера. Думаю, что самое прямое воздействие сейчас оказывает процесс ее раздвоения на социальные и вертикальные медиа. Вертикальные медиа, хотите вы этого или нет, транслируют высокую дистанцию власти, но их аудитория постоянно сокращается. Сам факт существования сетевого взаимодействия, общения, сетевого телевидения, скорее всего, работает против дистанции власти, хотя у власти могут быть свои соображения, хорошо это или плохо.

Что в итоге? В итоге изменения, которые происходят небыстро, но с некоторой устойчивостью. Виктор Меерович Полтерович обращает внимание коллег-экономистов на то, как радикально за 20 лет в мегаполисе изменилась культура поведения на дорогах. В 1990-е годы было немыслимо, чтобы автомобиль пропустил пешехода. Через 20 лет это стало нормой. Да, 20 лет кажутся большим сроком – это практически целое поколение, но и культурные преобразования, если мы не хотим шоковой терапии и превращения зайцев в ежиков, – дело небыстрое. Это связано не только с тем, что культура движется медленно, но и с тем, что надо выстраивать лестницу институтов.

Причем не надо думать, что эту лестницу выстраивает только государство, – нет. Вот, пожалуйста, вопрос, который стоит перед многими людьми, у которых есть, скажем, собственный бизнес: а как у вас, дамы и господа, устроены механизмы преемственности и наследования? У большинства собственников в России этот вопрос не решен, в частности потому, что сам разговор о смерти табуирован культурой. Ну не принято у нас за столом обсуждать, что будет после смерти главы семьи. Прежде всего – из-за отсутствия длинного взгляда.

Так вот, если вы не решили этот вопрос, вы создаете ощущение неопределенности у своих сотрудников, членов семьи, партнеров, а они этой неопределенности боятся. Здесь работает блокирующий эффект избегания неопределенности. Если вы не решили этот вопрос, вы все время демонстрируете высокую дистанцию вашей личной власти: хочу – решаю, не хочу – не решаю. Решите этот вопрос – и ваш вклад в изменение культуры и институтов может быть очень весомым, и он тоже будет способствовать решению центральной проблемы развития страны – преодолению эффекта колеи.

Глава 8

Альтернативный источник экономического роста, или экономика доверия

В апреле 2021 года группа экономистов и политологов выпустила в фонде «Либеральная миссия» доклад «Застой-2», где содержалась оценка и прогноз состояния российской экономики. Российская экономика снова, как в свое время экономика СССР, вступила в период застоя. Действительно, за последние 10 лет средний темп роста экономики составил 1 %. А за 30 лет, по расчетам Андрея Клепача, главы Института Внешэкономбанка и заведующего кафедрой макроэкономической политики и стратегического управления на нашем факультете, средний темп роста находился на уровне 2 %. То есть российская экономика вообще двигалась медленно. Вы скажете: а высокие темпы роста нулевых годов? Да, но до этого было глубокое падение в кризисе 1998 года, а после было глубокое падение в кризисе 2008–2009 годов. Важно не то, как расти, а как падать. Поэтому в среднем темп роста был невысокий, и он к тому же снижается. Я бы сказал,