Европе голод не происходил с такой трагической регулярностью, как в России, где в среднем каждые семь лет люди голодали в том или ином регионе страны, иногда в огромных количествах, как во время всеобщего голода 1891 и 1921 годов.

В 1921 году крестьяне были обременены чувством вины за то, что сократили свои посевные площади в ответ на правительственные реквизиции во время Гражданской войны. По их мнению, они нарушили неприкосновенность земли и семян и теперь были справедливо наказаны за это, какова бы ни была вина большевиков. Коркоран из АРА засвидетельствовал существование такого мышления среди крестьян Царицына:

Если вы не пашете весной, вы не едите осенью, так почему бы не умереть сейчас и покончить с этим? Оставлять землю без дела, тогда то, что можно было бы засеять, — грех. Чей грех, не имеет значения. Небеса накажут крестьян за это. Это одно из объяснений прошлогоднего голода, если вы внимательно расспросите некоторых крестьян. Бог просто повернулся спиной к плохой стране. Раньше он часто переворачивал его наполовину, потому что голод в России не редкость, хотя всего один раз за день, о котором сейчас никто не помнит, Голод почти достиг масштабов прошлого года.

Вероятно, это отсылка к 1891 году.

Голдер, который инспектировал зону массового голода вместе с Шафротом и Греггом, записал в своем дневнике 10 сентября 1921 года, что примерно в час дня их поезд остановился на товарной станции Симбирска, в двух или трех милях от города. Вместе с поездом ехали все еще многочисленные «мешочники», крестьяне, нагруженные мешками с зерном, картофелем или другими продуктами питания, которые ехали на крышах железнодорожных вагонов.

Надеясь, что наш вагон и платформу перенесут ближе к городу, все увальни из других частей поезда забрались в наш передний вагон-платформу. Некоторые из них, согнувшись пополам под тяжестью груза, продолжали повторять: «Вот нам свобода!». «Мы ликовали, мы хлопали в ладоши, — продолжали некоторые, — и вот мы умираем от голода и едем за сотни верст за мешком картошки и несем его на спине. Мы прогнали помещика (домовладельца), мы разграбили его дом, поместив его картины и зеркала в наши коровники, мы разделили его землю; и каков результат? Мы умираем от голода, земля не возделана, и страна превращается в кладбище. Дураки мы, русские; мы не годимся для свободы. Бог отвернул от нас свое лицо, и цивилизованный мир считает нас нечистыми, детьми дьявола. Хорошо, что мы умираем. Мы получаем по заслугам. Свобода! Свобода!»

Это звучит как диалог из романтической пьесы. Рассказ Шафрота был очень похож. Он опубликовал его в газетной статье вскоре после миссии, используя ее, чтобы продемонстрировать, что крестьяне винили себя в своих испытаниях. Несколькими абзацами позже он натыкается на крестьянина, который обвиняюще указывает пальцем на большевиков, что заставляет Шафрота противоречить самому себе: «Это было типично для отношения, которое мы обнаружили среди крестьян. Они обвиняли правительство в своем положении и указывали на «старые добрые времена». Но большинство из них не хотели возвращения старого правительства и не знали, какого правительства они действительно хотят».

Так кого же крестьяне считали ответственным, большевиков или самих себя? Без сомнения, обоих. Большинство крестьян были готовы обвинить советское правительство в продовольственных реквизициях; они винили себя за то, что в ответ на реквизиции посадили только столько, чтобы прокормить себя. Оба этих момента, реквизиции и реакция крестьян на них, истощили запасы зерна и других продуктов питания в сельской местности и подготовили почву для грядущей катастрофы. Вот тут-то и вмешался Бог. Засуха лета 1920 года была Его приговором в отместку за то, что он оставил землю напаханной и, в более общем плане, за беззаконное поведение во время революции. Итак, на одном уровне крестьяне обвиняли правительство, в то время как на более глубоком уровне они винили самих себя.

Может быть, а может и нет. Опасно делать обобщения о «русских крестьянах», не говоря уже о «русских». Некоторые вещи остаются неясными даже с колокольни. И все же метод Калинина по работе с крестьянами, казалось бы, подтверждает такую интерпретацию. Когда его заставили защищать правительство от обвинений в том, что оно спровоцировало массовый голод, он ответил, сыграв на собственном чувстве вины крестьян. Похоже, это сработало в Вязовой Гаи, где он сказал толпе обойтись без слезливых речей, что они получают по заслугам: «Я был среди вас в 19-м, вы оскорбляли нас и говорили: «Подождите, Бог вас накажет». И я сказал: «Не кричите о Боге; вы сами ведете себя безбожно».

Калинин напомнил своей аудитории, что священники тоже голодали, те, кто еще не умер, из-за захвата крестьянами их земли во время революции. В январе 1923 года Голдер посетил Троице-Сергиев монастырь, расположенный примерно в сорока милях к северу от Москвы, где спросил одного из монахов, почему, по его мнению, в Церковь пришло такое горе. «Сын мой, — последовал ответ, — мы задавали себе тот же вопрос». Он объяснил, что старшие монахи видели в преследовании Церкви признак того, что мир приближается к концу. Но он и другие не думали, что это может быть пришествие Антихриста, потому что, если бы это было так, Церковь была бы подавлена повсюду, а не только в России. «Каким бы ни было объяснение, мы знаем, что такова Божья воля, это во искупление наших грехов и для нашего блага».

Во время посещения монастыря Голдер остановился в доме местного портного. Вечером, за самоваром, кто-то упомянул о страданиях крестьян, что вызвало бурную реакцию хозяина. «Пусть негодяи будут несчастны! Теперь их очередь!» — взревел он.

Они заслуживают страдать так, как заставили страдать нас. Два или три года назад они въезжали в город с [пудом] муки или банкой молока и вели себя так, как будто им принадлежал весь мир. В обмен на свою порцию еды они выбрали лучшую мебель, самые дорогие драгоценности, лучшую одежду. Они получили мое теплое пальто. Я часто скитался из деревни в деревню в поисках работы, и в качестве оплаты за несколько дней тяжелой работы, чтобы привести их в порядок, они дали мне несколько фунтов муки. Не трать на них свою жалость. Пойдите на базар и обратите внимание, кто покупает сахар и дорогую ткань, и вы увидите, что это крестьяне. Пусть они страдают, негодяи. У них мое пальто.

Голдер бродит среди самых разных людей, слушая их рассказы о горе и страданиях. Иногда мораль истории, которую он слышит, не совсем очевидна. Прибыв на железнодорожную станцию в Самаре осенью 1921 года, он завязал разговор со стрелочниками. Они не были склонны винить себя за свое нынешнее положение и были безудержны в своем осуждении большевиков, «крокодилов, которые крадут нашу еду». Они начали перечислять многочисленные грехи советских чиновников и, казалось, были особенно расстроены идеей о том, что комиссары напиваются. Гольдер