Шрифт:
Закладка:
– Так она сделана на деньги Сороса?
– Ну да. Потом мы сделали программу поездок для русских ученых. Раньше, если в институт приходило приглашение на международную конференцию – то ехал завкафедрой, его племянник и его любовница. А на автора заинтересовавшей всех статьи – нет денег. Так вот в рамках этой программы покупали билет, делали визу тому, кому надо, и никто не мог нам сказать, что парня не могут взять. Мы давали профессионалам возможность общаться со своими коллегами.
Когда мы писали брошюру про это, как раз был обвал в Нью-Йорке на бирже, Джордж потерял гигантскую сумму – большую часть своих денег – 860 000 000 долларов. Ему звонят из Японии, чтобы это обсудить, а он говорит: «Перезвоните позже, я занят». Я спросила его: «Как ты вернешь эти деньги?» Он ответил: «Деньги никогда нельзя вернуть, надо делать новые».
Мы сделали программу обмена юристами. Брали людей по конкурсу, конкурс был советский, некоторые люди победили не очень честно, не буду называть их имен – эти люди сейчас в политике. Это было в 92-м или 93-м. Мы много давали грантов разным музеям. Покупали подписки для библиотек на все толстые журналы.
– Помню, какой у нас поднялся шум, когда он отказался финансировать подписку.
– Его подход такой: «Если это существует только на мои деньги, нет смысла платить. Я могу дать только старт. А если это никому, кроме меня, не нужно – закрываю [проект]». Была заявка на грант, человек писал: «Хочу помочь иностранцам найти русских жен». Одна из самых лучших программ – это мини-офисы. Мы давали гражданским группам компьютер, принтер, факс, телефон с двумя номерами. Из одного из таких офисов вырос «Интерфакс». В этом участвовал Глеб Павловский, он был причастен к фонду. Это была хорошая идея – по факсу передавать новости, которые не прошли официальную цензуру. Мы поддержали какой-то журнал для покупателей…
– Почему вы ушли от Сороса?
– После пяти лет работы в фонде я поняла, что самое интересное уже сделано. Сначала мы были маленькой мобильной организацией, а потом стали большой и неповоротливой. Первое время было дико интересно, а дальше стало повторяться одно и то же. Ну и потом, я все-таки переводчица, а на той работе у меня не было времени на переводы. Слишком был напряженный ритм. Джордж, он как маленький ребенок – если ему что-то интересно, он занимается этим все время. У него много идей, столько всего нового! Непросто быть при нем исполнителем. Он звонит: значит так, полетели завтра! Куда-то. А у меня муж, ребенок. Мне о них нужно заботиться, мне надо самое меньшее упаковать чемодан. Конечно, с ним было очень весело, он с юмором, мы много хохотали. Но если серьезно, нам вообще казалось, что мы делали большое интересное дело.
– А сейчас? Сейчас что кажется?
– Да и сейчас тоже так кажется. Тогда это ощущение помогало преодолевать усталость и сворачивать горы. Например, приходишь в офис – а дверь опечатана. Надо что-то делать – узнавать, кто это сделал, кому надо заплатить.
– Да, вижу, русскую жизнь вы поняли…
Мировой рейтинг
– Вы много людей знаете – кто из них на вас произвел самое глубокое впечатление?
– Сорос, – ответила она без паузы. – Это человек, которого я бы назвала гениальным. Он хотел изменить мир. Он хотел, чтоб люди не верили в догмы. Он очень обижался, что я дико переживала смерть Сахарова. Он ревновал, спрашивал: «А ты будешь так плакать, когда я умру?» Не то что лично, а из-за того, что он не оставил такой отпечаток на России. Он потрясающий человек. Он фонтанирует идеями – с ним тяжело долго работать.
– А из русских?
– Сахаров. Это был человек глобального мышления. Он был очень деликатный человек. Когда мы засиживались у них, он уходил в другую комнату, сказав: «Не буду вам мешать». Помню, мы с ним говорим громко одно, а пишем на бумажке другое, главное…
– А из живых русских?
– Скорей, Евтушенко. Он яркий, щедрый, умный, добрый. С чувством юмора и самоиронией. Мы с ним ездили в Сибирь, в Абхазию, его обожают, и это очень интересно – быть рядом с ним и смотреть, как он реагирует.
Итого
– А вам не приходило в голову – жить в России?
– Мы жили в России. Какое-то время…
– То есть нормальный человек жить в России не будет, ну так – поработать, а потом ехать куда-то, где живут нормально…
– Разве я это сказала?
Мы смеемся, и она продолжает:
– Одно время мне очень хотелось жить в России. Но когда ты привык жить в одном обществе, то переехать на длительный период в другое – сложно. Мы попробовали полгода… Что я могу об этом сегодня сказать? Это был интересный эксперимент.
Сноски
1
Вообще же эти строчки про гвозди и погибель – думаю, очень не случайные. Как сказал кто-то из великих – в изложении Андрона Кончаловского – нельзя стать по-настоящему великим художником, не получив хорошей порции настоящих страданий, не померев мучительной смертью. Мне кажется, это противоречие, эта драма изводит Евтушенко: что лучше – счастье, или гениальность, или великая судьба? Поди еще выбери… Это вам легко, вы же не художники…
2
Орлуша услышав такой про себя отзыв удивился: «Что значит – сетевой? Мы с Иртеньевым знакомы с 1974 года, никакой сети еще не было».
3
Из словаря Даля:
Чебурахать, чебурахнуть что, чебурыхнуть, сиб. бросить, кинуть, опрокинуть с громом, грохнуть, шлепнуть; чебурахнуть или чебурахнуться, упасть, грянуться, грохнуться, растянуться.
Чебурах (м.), точка чебураха, перечап, точка равновесия, опрокидная точка. Вещь на чебурахе, лежит или стоит на перевесе, чуть тронь, так опрокинется. Ловушки на крыс, на тетеревов делаются на чебурахе. Фигляр ходит по канату на чебурахе.
Чебурак (м., волжск.), чебурашка (ж.), чебурок или чебурка, чабурок, кляпыш, шашка бурлацкой лямки, привешенная на хвосте; она захлестывается для тяги за подачу (на судне) или за бечеву (на берегу).
Чебурашка (обл.), ванька-встанька, куколка, которая, как
