ее в тюрьму?» Но когда прибывала Виктория — зачастую подвергая себя тяжелым и утомительным путешествиям именно для того, чтобы заявить о своем присутствии, чтобы ободрить людей, — никто не смел ее тронуть. Не только все знали, что она была любимой племянницей первого министра, но и были покорены ее авторитетом и достоинством.

Кроме всего прочего, когда она приезжала, оставались пустыми даже протестантские церкви, столь велико было любопытное желание присутствовать на собраниях, где она председательствовала.

Самым грамотным Виктория давала и точные формулировки аргументации: «Миссионеры — французы, и они вынуждены были уехать потому, что они французы, а не потому что миссионеры-католики. Но мы мальгаши и не перестаем быть ими оттого, что мы католики».

И продолжала: «Королева воюет с французами, а не с нашей "молитвой”».

Они стали католиками всего несколько лет назад; совсем недавно их общество вышло из королевского религиозного абсолютизма; кроме того они жили в состоянии войны, в обстановке политической и расовой ненависти; и несмотря на это их вера, благодаря зрелой поддержке Виктории, смогла спокойно объяснить разницу, которую английские учреждения того времени не в состоянии были ни понять, ни применить на практике.

«Как вы удивитесь, когда, возвратившись к нам, увидите прогресс католической церкви!» — писал один преподаватель катехизиса далеким миссионерам.

Для нас так же удивительно констатировать, что едва основанная мальгашская Церковь водительствуемая Святым Духом смогла осуществить то, что век спустя еще остается несбывшейся мечтой нашей Церкви: дать жизнь общине, в которой миряне осознают свое высокое достоинство крещеных людей, по-настоящему трудятся в святом винограднике Божьем, плодотворно участвуют в проповеди христианства.

Для этого католики Мадагаскара не нуждались в новой утонченной теологии; им было достаточно старой теологии конца девятнадцатого века вместе с самыми традиционными проявлениями народного благочестия (розарий, молитвы во время мессы, старый добрый катехизис, дела милосердия), примененными на практике как живое свидетельство их сущности и святой принадлежности Господу Иисусу.

Миссионеры смогли наконец вернуться в 1886 году, когда был заключен мир. Кроме того, один из них в Лурде был рукоположен в первого епископа Мадагаскара. Он вступил в свою новую епархию на Пасху того же года.

Когда после торжественной службы епископ пожелал встретиться с Католическим Союзом, Виктория смиренно отошла в сторону.

Ее позвали, и председатель сказал епископу: «Без нее мы бы даже не посмели явиться. Во время вашего отсутствия она была нашей матерью и матерью всех христиан. Она была нашей главой и успешно защитила нас от гонителей».

Затем она вновь заняла в церкви свое прежнее смиренное место и продолжала подавать общине пример своей жизнью, исполненной человеколюбия.

9 марта 1888 года ей сообщили среди ночи, что ее муж сильно покалечил себя, в пьяном виде упав с балкона любовницы. Первый министр пришел в такое негодование из-за недостойного поведения сына, что пригрозил лишить его права быть погребенным в семейной гробнице, что, как мы уже поясняли выше, являлось самым тяжким наказанием.

За него, умирающего, вступилась Виктория.

В последнюю неделю его жизни она ухаживала за ним с еще более нежным самопожертвованием и наконец-то смогла сказать ему то, что муж никогда не хотел слышать. В конце концов он был так растроган, что согласился принять крещение.

Поскольку священник запаздывал, а жизнь вот-вот грозила покинуть его, Виктория сама окрестила in extremis (лат.: «при смерти») этого порочного мужа, которому она всегда все прощала, как ребенку и который теперь, за несколько мгновений до перехода в вечную жизнь, действительно стал ее сыном.

«Это слишком легко!» — может возразить кто-нибудь. Но «легкость» его спасения была полностью оплачена долгими и тяжкими страданиями, которые Виктория приняла «из-за него» и «ради него». Как Иисус это сделал ради нас, и как супружеское таинство требовало от нее и от всех супругов.

Виктории тогда было сорок лет. По обычаю ее народа вдовство освободило ее от придворных обязанностей и позволило полностью посвятить себя своему дому и своей Церкви. Таким образом, среди все более проникновенных и продолжительных молитв и во все возраставшем служении милосердия она провела последние восемь лет своей жизни.

Она умерла после недолгой болезни, вследствие затянувшегося кровотечения. Когда она почувствовала приближение смерти, дядя — первый министр от имени семьи попросил ее назначить своего наследника, избрав себе среди родственников — как было заведено у народа мерина — сына вместо того, которого она никогда не имела в браке.

Она сказала, что хочет поразмыслить еще один день. Она беспокоилась о судьбе своих рабов, которые могли попасть в руки человека, неспособного заботиться о них и уважать их так, как это всегда делала она.

Однако, ночью с ней случился последний приступ. Она воздела руки, в которых как всегда были переплетены четки, и трижды громко повторила: «Мать, мать, мать!». И умерла.

Может быть, она по своей привычке призывала Богоматерь. Но, возможно, в этом призыве объединились все драмы ее жизни: желание иметь детей, которых у нее никогда не было в ее несчастном и выстраданном браке, церковный долг, к которому она была призвана и который исполняла всеми силами своей души; мысль о несчастных рабах, «которые также были ее детьми» и которых она оставляла; мысль о том, кого она должна была избрать перед смертью в качестве приемного сына.

Но конечно же, этот последний призыв в совершенстве отражал ее призвание и миссию, которую Бог доверил ей по отношению к ее народу, еще столь юному в вере.

БЛАЖЕННЫЙ ЛУИДЖИ ОРИОНЕ

(1872–1940 гг.)

«Это случилось через несколько дней после землетрясения (в 1915 году в Марсике, в районе Абруццо). Большинство погибших еще лежало под развалинами. Помощь запаздывала. Оставшиеся в живых пребывали в ужасе и жили поблизости от разрушенных домов, во временных убежищах. Все это случилось в разгар зимы, которая в тот год была как никогда суровой. Новые подземные толчки и снежные бури угрожали нам (…).

Иногда по ночам вой зверей не давал уснуть (…). Однажды серым и морозным утром после бессонной ночи я стал свидетелем очень странной сцены. Маленький священник, грязный и тщедушный, с бородой, не бритой дней этак с десять, бродил среди развалин в окружении группы детей и подростков, оставшихся без семей. Напрасно маленький священник спрашивал, не было ли у кого хоть какого-нибудь транспорта, чтобы отвезти этих ребят в Рим. Железнодорожное сообщение было прервано землетрясением, не было и никаких других средств передвижения для столь длительного путешествия.

В тот момент подъехали и остановились пять или шесть автомобилей. Это был король (Виктор Эммануил III)