но эффективного отпора – пытались выкроить новую «нишу» для собственных феодальных вождей и их вооруженных вассалов, оседавших в выговоренных у французского, германского, английского или ирландского короля, очередного кесаря или кайзера, узаконенных отныне ленах.

В Восточной Европе, в отличие от Западной, дружины викингов (в основном шведов) оказывались в относительно монолитном, монотонном, однородном пространстве с огромными территориями, мелкими (не сулящими быстрой и богатой добычи), но многочисленными сельскими поселениями, протяженными коммуникациями, со сравнительно рассредоточенным, но организационно «однопорядковым» населением, консолидированным, по крайней мере, единством и общим распространением славянского языка, объединенным общепризнанными, пусть нечеткими и зыбкими, принципами организации, монотонной однородностью, но за счет этого – изобилием ресурсов: от пушнины «по белке со двора» до локальных ополчений, которые можно было собирать, пусть без большого военного эффекта, но повсеместно и постоянно. Лесное равнинное пространство с бесконечными по протяженности реками создавало своеобразный и в конечном счете весьма мощный экономический, а значит, и политический эффект; но его достижение требовало разветвленной и устойчивой системы коммуникаций, стабильного и общепризнанного режима деятельности этой системы; то и другое, судя по ареалу выпадения кладов «первого периода обращения восточного серебра», было реальностью Восточной Европы с последних десятилетий VIII и в первых десятилетиях IX в., и в значительной мере эта реальность была создана в целях и средствами прежде всего местной социальной среды, племенных организаций общин и их элиты (Нефедов, 2002: 101–106), как механизм стабильного взаимодействия внутренних, восточноевропейских эконом-географических зон (ЭГЗ I, II, III) Восточной Европы.

По крайней мере, с «похода 907 года» войск Олега именно эта система коммуникаций обеспечивала и определяла состав общерусского великокняжеского войска. Множество «Варягъ, и Словенъ, и Чюдь и Кривичи, и Мерю, и Деревляны, Радимичи и Поляны, и Сѣверо, и Вятичи, и Хорваты, и Дулѣбы, и Тиверци, яже суть толковины [переводчики]: си вси звахуся отъ Грекъ Великая Скуфь» (курсив мой. – Г. Л.). «Великая Скифия» византийской дипломатической лексики здесь вряд ли просто архаизирующий эллинизм, в составе войска Олега единственный раз, но отчетливо проступает «мобилизационный потенциал» давнего «долетописного» объединения «Живяху въ мирь» (Поляне, и Деревляне, Сѣверъ, и Радимичи, Вятичи и Хорвате, Дулѣби… Улучи и Тиверьци), более никогда не возникающего в подобном контексте, но также настойчиво поименованного «отъ Грекъ Великая Скуфь» (ПСРЛ, 1926: Т. 1, Лаврентьевская летопись, стб. 29, л. 14 об.), как продолжали именовать Восточную Европу во времена Адама Бременского (Adam, 1, 60).

«Великая Скифия» античной традиции и византийской дипломатики становится Киевской Русью с появлением в Поднепровье варягов Олега, словен и «чуди, кривичей, мери» Руси Рюрика; вероятно, в сознании не только летописцев, но и первых киевских книжников раннеславянское Среднеднепровское государственное объединение идентифицировалось именно как Великая Скуфь (Scythia Magna, возможный «лингвистический первоисточник» Svitjod det Stora Снорри). В середине – первой половине IX в., за поколение-два до Рюрика и Олега, помнила летопись, эта Великая Скифия сменила имя, «нача ся прозывати Руская земля». Отныне войско «великого князя рускаго» устойчиво делится на «русь», видимо, отборной княжеской дружины не только великого князя киевского, но и «великих князей» городов, объединившихся с Киевом в поиске приемлемой и гарантированной «торговой доли»; и племенные ополчения (плъкы) «словен», отличные от «руси» не только по кадровому составу, но и по оснастке (очевидно, и мореходным, и боевым качествам) морских судов: когда обновленные, за счет военной добычи «модернизированные» паруса славян «раздра а вѣтръ», те решают: имемся своимъ толстинамъ, не дани суть Словѣном прѣ, пока «русь» горделиво несет над волнами Черного моря свои парадные «прѣ паволочиты», златотканые паруса. Добыча – дань (по 12 гривень на ключь) и «уклады на Рускыа грады» – делится при этом на условиях, устраивающих и «велиции князи под Олгомъ сущи», и всю «Русь и Словене» (ПСРЛ, 1926: Т. 1, Лаврентьевская летопись, стб. 30–32, л. 15–16 об.)

9.2. Договоры

Указ Олега 882 г. о ежегодной дани в 300 гривен «варягом мира деля» – единственное свидетельство о соглашении Руси с варягами, предусматривавшем регулярные выплаты (неукоснительно поступавшие до 1054 г., смерти Ярослава). Триста гривен, 75 марок серебра составили за 175 лет 12 750 северных марок, то есть 0,25 % от общего ориентировочного объема средств, поступивших в Скандинавию в течение эпохи викингов, главным образом с Востока (условно 7 млн марок или 0,5 млрд дирхемов), и не более 0,3 % средств, находившихся в обороте в течение жизни одного поколения викингов (до 800 тыс. марок). Ни объем, ни условия соглашения («ради мира») не позволяют рассматривать его как «межгосударственный договор»: это типичное «соглашение с викингами», которое ради безопасности границ заключали с их предводителями франкские и византийские императоры, короли и сюзерены приморских государств и феодальных владений Западной Европы. Ежегодных выплат было достаточно для содержания очень небольшого воинского контингента: лендрман с дружинниками, по «Хирдскра», в XIII в. получал больше (100 марок вейцлы). Скорее всего, речь шла об отряде в два-три корабля, бравшем на себя обеспечение безопасности плавания в русских морских водах Пути из варяг в греки, Хольмском заливе (Hólmshaf, Финский залив).

Получателем этих средств, возможно, были островитяне Готланда: во всяком случае, здесь ранее всего, обильнее и стабильнее, чем во всей остальной Швеции, оседает восточное серебро, а мореплавание, самостоятельность и боевые качества готландцев вполне отвечали необходимым требованиям; «особые» отношения с Готландом Новгород сохранял до конца своей истории, а Готский двор XII–XIV вв. стал укрепленной цитаделью Ганзы на Торговой стороне. Однако с не меньшими основаниями ответственность за выполнение соглашения с Русью в конце IX – первой половине X вв. мог взять на себя «префект» Бирки; деньги с Востока при этом вряд ли поступали конунгу свеев, но напрямую распределялись между «русью» Свеаланда, бравшейся за эту «морскую службу» (посильную как для готландцев, так и для обитателей прибрежного Рослагена на восточном побережье Швеции, вдоль реки Норртелья).

Сбор этих средств в Новгороде осуществлялся с той же неукоснительностью, что и 2000 гривен для Киева и 1000 гривен на содержание собственной дружины новгородского князя (250 марок серебра: 75 марок, соотношение 10: 3 раскрывает относительную мощность «заморского» и «княжеского» потенциала; заморские наемники составляли не более 0,3 боевой мощи постоянной дружины русинов новгородского князя). Киев, в свою очередь, обеспечивал себе вдвое больший объем средств, что предполагает, в том числе, и военный потенциал, вдвое, как минимум, превышавший потенциал Новгорода (и в 7–10 раз – потенциал заморских «находников»).

Варяжская улица Ладоги, возможно, была местом расквартирования постоянной агентуры получателей этой «варяжской дани», может быть, части командного состава и вряд ли – всего контингента «морской стражи»: эта стража лишь обеспечивала более широкие, основные интересы обитателей как этого квартала Ладоги, так и заморских партнеров ладожской и остальной «руси».

Более ранние соглашения лишь угадываются в негативном